По ту сторону смерти - Эндрю Клейвен

— Не волнуйся, Софи. Я скажу этим выродкам, чтобы они прекратили травить тебя всякой дрянью. Все они подонки… подонки…

Но это был уже не Питер. Его место занял Ричард Шторм. Он вел ее за руку, а вокруг был пейзаж, словно сошедший с картины Рейнхарта: стелющийся по земле туман, едва различимые контуры скал на фоне безжизненных небес, покосившиеся надгробные плиты, руины аббатства. Впереди показались очертания полуразрушенной стены. София не хотела никуда идти. Она злилась на своего спутника, и в то же время ловила себя на том, что полностью доверяет ему. А Шторм смеялся и подбадривал ее, то и дело оглядываясь и весело приговаривая: «Тук-тук! Тук-тук!» Облаченные в черные балахоны фигуры двигались в тумане, вместе с туманом, и, когда они проходили мимо, одна из них подняла голову и уставилась в пространство мертвым взглядом. Из пустых глазниц сочилась кровь и стекала на разлагающуюся плоть. Шторм увлекал ее все дальше. Она сопротивлялась, упиралась, но делала это словно понарошку, шутливо, и по-детски смеялась. «Никогда в настоящей жизни я не была так счастлива», — сказала она. Шторм улыбнулся и согласно кивнул: «Тук-тук». Внезапно сон оборвался и начался новый — теперь София и Шторм были в склепе. Перед ними чернел вход в подземный коридор. Справа разливалось изумрудное сияние, но впереди стелилась кромешная тьма. В нишах лежали высохшие мумии, по которым ползали пауки, с потолков свешивались клочья паутины. В одной из мумий София узнала себя. Или это была ее мать? Скорее всего мать, потому что вот же она, а рядом Шторм, его сильная, теплая рука лежит у нее на плече, а тело его такое горячее, что, кажется, вот-вот расплавится. И они вдвоем движутся дальше, подходят к тайному алькову, вход преграждает каменная плита. «Мы обязательно должны это сделать? — спрашивает она. — Вдруг оно мертвое?» «Тук-тук», — отвечает он. Ей страшно, но она верит ему. А потом наступает кризис. Хаос. Они отодвигают камень, и на нее набрасывается огромная кобра. Змеиная пасть заполняет собой все пространство.

София проснулась и в ужасе огляделась по сторонам.

Кресло, в котором еще недавно сидел Питер, теперь занимал Ричард Шторм. Собственной персоной. Во плоти. Он сидел, наклонившись вперед и подпирая ладонями подбородок. Джинсы, клетчатая рубаха — настоящий ковбой. Волевое лицо, мощный рельефный лоб — словом, глаз не оторвать.

София зажмурилась, но это не помогло. Наваждение продолжалось.

Шторм оживился и поднял голову:

— Привет, детка. Как мы себя чувствуем?

Какое-то время София не могла понять, спит она или бодрствует. Ее мысли путались, однако она уже успела обратить внимание, что небо за окном потемнело — день кончился, наступил вечер. Черные ветви деревьев переплетались на фоне пурпурного неба, образуя затейливый узор. С каждой секундой все ее чувства обострялись. Действие лекарств закончилось.

И ее все больше тяготила нелепая ситуация, в которой она очутилась.

На губах Шторма играла улыбка.

— Вот пришел на второй раунд, — сказал он и пальцем ткнул себе в нос. — Валяй, вмажь мне еще раз. Могу поспорить, если бы не эффект неожиданности, я бы и в первый раз сумел блокировать удар.

Софию душили слезы. Она чувствовала себя униженной, раздавленной. Ей было мучительно думать о том, что она болталась в петле, давилась и корчилась — и все это на глазах у человека, которого она едва знала. И теперь еще ревет белугой. Она чувствовала себя полной дурой и ненавидела Шторма еще больше. Нет, он действительно занудный, противный америкашка.

— Вот возьми, — сказал Шторм, протягивая ей бумажную салфетку.

София, не скрывая раздражения, высморкалась. Она старалась не смотреть на него. Ей не нравилось, что он маячит здесь, не хотелось видеть перед глазами пряжку его ремня. Она вдруг вспомнила, что — не считая простыни — на ней только тонкая ночная рубашка.

— Не надо передо мной… маячить, — пробормотала она, махнув рукой. Слезы градом катились по ее щекам. Этот тип был круглым идиотом.

— Э-э, извини. Я вовсе не хотел маячить. Я отойду вот сюда. — Шторм направился к окну. Прислонился к подоконнику, скрестил на груди руки. Самодовольный чурбан. И эта идиотская, точно приклеенная, не то улыбка, не то ухмылка…

— И не надо… — София снова высморкалась, нарочито шумно.

— Что? — Шторм, недоумевая, пожал плечами. — Что я такого сделал?

— Не стоит ждать от меня благодарности, — сказала София. — Я никого не просила спасать меня и не испытываю никакой радости по этому поводу.

— Да, не повезло тебе.

— Какого черта ты лезешь в чужие дела? Неужели так трудно оставить человека в покое?

— Знаешь что? Мне в отличие от тебя не нужно оправдывать свои действия.

София принялась яростно тереть ладонями щеки и нос, пытаясь положить конец своему постыдному плачу. Но слезы не унимались. Такого с ней не случалось с далекого детства.

— Такая симпатичная девочка, — говорил Шторм. — Молоденькая, преуспевающая, к тому же чертовски умна — любой подтвердит. И вдруг вешаться? Я что-то не понимаю. В голове не укладывается. Если у тебя какие-то душевные неурядицы, урегулируй. Зачем же сразу?.. — Шторм покачал головой и посмотрел в окно, точно желая заручиться моральной поддержкой ночного города.

София недоумевала. Да как он смеет говорить с ней в подобном тоне! Что он себе позволяет? Да что он знает о ней! С каким наслаждением она размозжила бы ему башку каблуком. Но каблуков не было — ноги ее были босы, и ей оставалось лежать под простыней, стискивая в кулаке мокрую салфетку, тихо злиться на себя и на Шторма — за то, что он нагло вторгся в ее личную жизнь, — и шмыгать носом, из последних сил пытаясь унять слезы.

Наконец, скопив достаточное количество ядовитой иронии, София сказала:

— Вот, значит, как в Америке поступают с душевными неурядицами? Их регулируют.

— Ну да. — Шторм передернул плечами. — А что здесь такого? Разве в Англии нет психотерапевтов? Или законы запрещают англичанам иметь хоть какие-то слабости?

— Нет, мне это нравится, в самом деле, — язвительно заметила она. — Если в прошлом у тебя есть какой-то изъян, тащи свою жизнь в мастерскую, там отрегулируют. А еще лучше вовсе избавиться от проклятого прошлого. Наверное, именно, после этого у человека появляется какая-нибудь странная фамилия — Шторм или что-нибудь в этом роде?

Шторм откинул голову назад и залился самозабвенным, лающим смехом — так, в воображении Софии, должна была лаять гиена, застигнутая лучом прожектора. Она пришла в отчаяние. Неужели ничто не может пронять этого типа, задеть его за живое?