Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Орест поднял голову.
— Посмотрите на эту березу, Настасья Сергеевна, — заговорил он, указывая на усохшее дерево. — Прежде на ней были листья ярко-зеленые, блестящие — хороша была она тогда! Но облетела ее краса — и что от нее осталось? Голый, непривлекательный ствол с кривыми ветвями! Вот вам верная эмблема моей жизни! Радости, очарования — все исчезло! Осталось одно: голая истина, что все это был обман, иллюзии!
Он провел рукою по лбу.
— До чего гадок и пошл этот мир, до чего развращено общество: нельзя, не спросись, быть по-своему честным человеком!
— Что вам в этом мире и обществе, раз совесть ваша покойна, и вы убеждены, что поступаете, так, как следует?
— Я и не обращаю внимания на общественное мнение… но, признаюсь, не могу и относиться равнодушно к мысли, что все удары, которым я подвергся, нанесены мне людьми весьма сомнительной честности, не могу не возмущаться, слыша, как все эти светские ханжи и лицемеры величают мой поступок глупостью, почти оправдывают поведение моей жены и чуть не находят естественным подобный выход!
— Ах, Орест Александрыч, — вздохнула Завольская, и миловидное личико ее внезапно подернулось грустью, — разве не сплошь и рядом случается, совершенно незаслуженно, подпадать под удары судьбы или мучиться весь век за пустую ошибку, за минуту увлечения? Осокин пристально взглянул на девушку.
— Ну, уж вам-то, казалось бы, раненько вдаваться в этот тон: вы еще так молоды, становиться лицом к лицу с жизнью вам еще не приходилось…
— Конечно, — быстро перебила его Завольская, — да я не про себя и говорю, я вообще… Где же было мне испытать хотя что-либо подобное!
— И не дай вам Бог испытать! Пусть ваша жизнь течет мирно, покойно, весело…
— По-мещански?
Орест удивленно посмотрел на нее; тон, которым были сказаны эти слова, поразил его своею новостью: никогда еще не говорила так Настя.
— Что вы хотите этим сказать? спросил он ее.
— То есть: есть, пить, спать, рядиться? Ни о чем не думать, ни о чем не страдать, ни к чему не стремиться?
— Зачем же брать крайности? Стремитесь, думайте, страдайте — если уж вам так хочется, но в меру… Идите золотой серединкой! — не без иронии возразил Осокин.
— Вы говорите против себя, вы себя дразните… И вы еще утверждаете, что разорвали с своим прошедшим!
— И говорю правду; но позволительно же мне злиться на это прошедшее, как вы думаете?
— Эта-то злость и доказывает, что оно и теперь еще имеет для вас цену!
— Совсем нет; я злюсь на то, что по милости своей ошибки, я на век связан с такою женщиной, как Софья Павловна; как каторжник должен таскать за собой это ядро, которое и тяготит и позорит меня!
— А развод? Вы же хлопотали о нем для вашей сестры? — несмело проронила Завольская.
— О разводе и говорить нечего: есть неодолимые препятствия.
Настя пристально взглянула на молодого человека.
— Станьте тогда выше рутины, попробуйте вернуть к себе жену, подействовав на ее душу и сердце. Ведь и чужого человека спасти похвально и приятно, не то что ее… Вспомните: когда-то она была близка вам, вы ее любили…
Орест вскочил с места.
— Это невозможно! — воскликнул он.
— Почему?
— Здесь все умерло! (Он приложил руку к сердцу).
Странное выражение промелькнуло на лице девушки.
— Да она и не вернется, — помолчав, продолжал Осокин. — Что за радость вести трудовую жизнь, работать над собой, когда можно с утра до вечера веселиться, пленять хлыщей и львов, кидать золото пригоршнями!
Разговор оборвался. Молодой человек закурил папиросу и начал ходить взад и вперед по дорожке. С поля доносились нестройные голоса рабочих, напевавших хоровую песню, телега простучала где-то невдалеке. Вечерний ветерок свежей, пахучей волной, пронесся с запада, затрепетал в спокойной листве и замер. Ночные тени стали вытягиваться и переплетаться разнообразными узорами, из-за деревьев мелькнула бледноватая луна.
— Настасья Сергеевна, — вдруг остановился перед Завольской Орест, и прямо взглянул ей в глаза, — отчего до сих пор вы не вышли замуж?
Настя вздрогнула.
— Не пришлось! — несколько смущенно выговорила она.
— Отчего вы побледнели? — тревожно спросил Осокин.
— Голову обнесло… Тут клумбы… запах сильный, а мы давненько уже здесь…
— Хотите воды?
— Нет, пройдет… О чем мы говорили?
— Я спрашивал, отчего вы не вышли замуж… Ведь, сколько мне помнится, у вас были женихи!
— Были.
— Что же, не нравились?
— Некоторые нравились, но…
— Состояния, что ли, не было?
— И состояние было.
— Ну так тетушка не хотела?
— Тетушка очень хотела, да я-то упрямилась.
— Отчего же?
— Оттого, Орест Александрыч, — помолчав, заговорила она, — что я не могу идти под венец для того только, чтобы сделать себе положение в свете, иметь возможность рядиться и выезжать, чтобы надеть чепчик, наконец. Я не могу смотреть на мужа только как на спутника в жизни, друга: мне нужен любовник в муже… нужно сердце, которое бы отвечало моему, душа, с которою моя могла бы слиться… Брак не должен быть могилою любви, а венцом ее! К сожалению, первое случается чаще… Почему? Потому что, сходясь, большинство не анализирует себя, сплошь и рядом принимает вспышку за чувство. Искра не разгорается, а потухает. Новая жизнь, созданная на шатком основании, колеблется… Возникают недоразумения, потом разлад… Я знаю свою натуру… я могу любить глубоко, пылко, но один только раз, и всю жизнь посвящу этому чувству!
Завольская воодушевилась: глаза блестели, все лицо вспыхнуло.
— Что состояние, — продолжала она, — что во внешности, когда внутренней жизни нет! Для любимого человека можно перенести все… Я готова была бы уехать в глушь, носить одно ситцевое платье, помогать во всем, в чем могу своему мужу… Как заботливая мать, я бы старалась беречь его покой, услаждать горькие минуты его жизни… Судьба не дала мне такого человека. Быть может, счастие и проходило мимо меня близко, но не коснулось меня… Вот почему, Орест Александрыч, я не вышла замуж!
С удивлением слушал Осокин Настю. Впервые высказывалась она так горячо, так искренне. Она предстала пред ним в новом блеске, в новом сиянии.
— Вы поражаете меня! — невольно воскликнул он. — Откуда у вас эта сила, эта пылкость?
— А вы и не подозревали их во мне? — стыдливо опустив глаза, молвила девушка.
— Но не в такой степени!
— Нервы побольше расстроились, кровь сильнее ударила в голову — вот и все! — усмехнулась она. — Однако пойдемте: сыро, да и детей пора укладывать.
Завольская поднялась и пошла
