Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Есть разговоры, Орест Александрыч, которые слагаются совершенно неожиданно; нельзя же подвести под них обыденный обмен мыслей.
— Но в том-то и дело, что мы даже и мыслями нынче не обмениваемся! Хоть бы теперь например: мы говорим только для того, чтобы не заснуть, в ожидании сестры!
— Дайте тему — быть может, и разговоримся. Мгновенно, Бог знает почему, припомнились Осокину слова Насти в саду, ее взгляд на брак, то впечатление, которое он вынес из того вечера… Снова ореол окружил в его глазах голову девушки и еще с большею злостью вспомнил он Софью Павловну.
— Извольте, — ответил он, — как раз и тема мелькнула у меня в голове… Отчего у нас на Руси так трудны разводы?
— А вам бы хотелось, чтобы они были легче?
— Еще бы! И мне и Софье Павловне было бы приятнее. А то помилуйте: de jure мы связаны неразрывными узами, a de facto изображаем двуглавого орла! Ведь это нелепо!
— Вы можете сойтись… Не случается это разве?
— Со мной только это не случится! Я могу пустить Софью Павловну к себе в дом, дать ей квартиру, стол и одежду, когда она во всем этом будет нуждаться, но жить с нею прежнею жизнью, хотя бы на минуту, — никогда!
Орест встал и в волнении зашагал по комнате.
— То есть вот на столько, — показывая на кончик ногтя, воскликнул он после небольшой паузы, — не осталось во мне участия к Софье Павловне, и если б не напоминания, что она — моя жена, я бы и не вспомнил о ней: так радикально с умела она сразу оборвать ту нить, которая привязывала меня к ней!
Разговор на минуту прекратился; Осокин подошел к окну и жадно, полною грудью вдохнул в себя ароматный, несколько влажный, ночной воздух.
— Ночь, ночь-то какая, Настасья Сергеевна! — увлекся он. — Что за тишина, что за покой кругом!.. Боже, как я рад за сестру, блаженствует! После стольких лет прозябания, жизнь вдруг открылась, счастие налетело!
— Выстрадала она его, Орест Александрыч!
— Конечно так; но я потому рад за нее, что весьма немногие получают подобную награду… Другой всю жизнь мучится, да так и кончает мучеником!
— Да, — вздохнула Настя, — много таких… прибери их Господь!
В тоне, которым были сказаны эти слова, прозвучала такая затаенная скорбь, что Осокин невольно вздрогнул и пристально взглянул на Завольскую.
— Ну к чему такое отчаяние? Я не думаю, чтобы и те, которых вы теперь жалеете, согласились с вами: каждый живет надеждой, рассчитывает на перемену обстоятельств.
— Сами же вы сказали, что полной награды достигают только весьма немногие… Следовательно, и надеяться было бы безумием.
— Но почему же вы не хотите допустить, что всякий думает, что он-то и будет счастливцем? Ведь если б, например, вы, я, третий, десятый не рассчитывали выиграть в какой-нибудь лотерее — мы бы и билетов не брали!
— Там хоть шансы есть, а в жизни часто бывают такие положения, что и выхода-то не предвидится!
Настя встала и направилась к дверям.
— Вы куда? — окликнул ее Орест.
— Детей проведаю.
Тяжелое впечатление произвели на молодого человека последние слова девушки; ему вдруг до крайности стало жаль ее. «У нее что-то есть на душе, — смутно догадывался он, — и что-то тяжелое, давнишнее… Оно чувствуется в каждом ее слове, как она не старается скрыть его!»
Он перешел к открытому окну и задумался.
«И может быть, — рассуждал он, — эта чистая, нежная натура, созданная для счастья, увянет, как цветок без света и тепла, и сердце ее, ни разу не согретое, так камнем и пролежит в ее груди, камнем сойдет и в могилу!.. Быстро промелькнет ее молодость, с неудовлетворенным избытком сил, жаждою жизни… — и нечем будет помянуть ее! А какой-нибудь ничтожный случай, мгновение — и все сложилось бы иначе: от мрака перешла бы она к свету, широкою струей влилось бы в нее дыхание жизни!»
«О зачем, зачем?» — после небольшой паузы вздохнул Орест и, с поникшей головой, раздумался о своем прошедшем…
А из сада, пахучею волной, так и вливался раздражающий воздух, ласкал и нежил его разгоревшееся лицо.
— О чем размечтались? — раздался вдруг над самым ухом Осокина голос Насти и, тихо скользнув мимо молодого человека, она тоже присела к окну. — Ночью восхищаетесь?
— О вас думал, — поднял голову Орест. — Понять не могу, что с вами сделалось в последнее время…
— Ничего не сделалось.
— Полноте… я ведь вижу… Внутри вас происходит какая-то работа; вы не то печальны, не то смущены. В тоне вашем звучит грусть, что-то даже вроде тайной скорби.
Девушка рассмеялась, но смех этот показался Осокину искусственным.
— Не обманете вы меня. Настасья Сергеевна, — воскликнул он, — улыбка у вас на губах только!
Завольская покраснела и, отвернувшись, поспешила скрыть свое лицо; но движение это не укрылось от Ореста.
— И почему не хотите вы мне сдать с души хотя немного? Это облегчило бы вас, а может быть нашлись бы средства вас успокоить.
Настя едва заметно отрицательно кивнула головой.
— Если жизнь здесь почему-либо вам не нравится…
— Ой, что вы! — перебила его девушка. — У вашего ангела-сестры? Да разве это возможно?
— К сожалению, все возможно на белом свете! Вы можете горячо любить сестру, быть к ней привязаны как нельзя более, и все-таки тяготиться… Да хоть бы тою же привязанностью, например!
— Нет-нет! Этого быть не может! горячо воскликнула Завольская.
— Однако есть же что-то такое, что вас мучит?
— Я уже сказала вам, что нет.
Молодой человек усмехнулся.
— Той пылкостью, с которою вы защищали сестру, вы сами, того не подозревая, выдали себя.
— Это каким же образом?
— Вы дали мне этим понять, что я ошибся только в причине вашей грусти, но что она все-таки существует.
— Вы делаете натяжки, Орест Александрыч.
— Ну полноте, полноте, — покачал тот головой, — не понимаю я только, для чего хитрите вы со мной? Неужели же настолько я не заслужил вашего доверия?.. Верьте мне, Настасья Сергеевна, сама сестра не примет в вас более искреннего участия! Вы ведь знаете, что я не фразер, не лжец… и если я что говорю, то всегда без задней мысли, прямо от сердца.
— Я и не сомневалась в этом! — несколько смущенно выговорила девушка.
— А не сомневаетесь — так и платите
