Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов

оказалась от Огнева; губернский лев, в страстных выражениях молил Софи приехать сегодня к Соханской, клялся в любви и разных разностях. Осокиной он нравился; пылкая натура ее нуждалась в сильных ощущениях… Перед молодой женщиной мелькали довольство и комфорт — она поехала.

Но, въезжая на двор Катерины Ивановны, она вдруг опомнилась; припомнила все подробности прошлого свидания — и ей вдруг стало стыдно и страшно своего поступка. Софи инстинктивно чувствовала, что вечер этот решит ее судьбу, что, склонившись на просьбу Огнева, она тем самым дает ему право быть еще более требовательным… А что если губернский лев не любит ее, а только обманывает?.. Что если все это кончится одним обыкновенным волокитством и Леонид Николаевичу вместо того чтобы съежиться у ног своей повелительницы, вовремя отретируется, разгласит историю по городу, и о его победе узнает папенька, муж, все знакомые? Софи уже сердилась на свою поспешность. Она готова была вернуться домой, но… парадная дверь отворилась, на лестнице встретила гостью Соханская.

— Ты извинишь меня, chere amie[215], — сказала она ей, помогая раздеться, а сама принимая ротонду из рук лакея, — что я уезжаю… Через полчаса я вернусь. Поболтай пока с Леонидом Николаевичем — он у меня в будуаре.

И не дав Осокиной опомниться, вдовушка порхнула в сени.

Софи, крайне смущенная, прошла гостиную и на пороге будуара встретилась с Огневым; замешательство молодой женщины не ускользнуло от него и он поспешил им воспользоваться.

— Oh, mon adoree![216] — пылко обнял он ее за талию и, страстно целуя ее руки, увлек на диван. — Наконец-то вы сжалились надо мной!

Софи трепетала и делала всевозможные усилия, чтобы высвободиться.

— Laisser-moi… degrade… on peut venir[217], — лепетала она.

— Personne ne viendra…[218] да если бы теперь само небо обрушилось на нас — я вас не выпущу… Я не могу жить без вас, Софи, без вашей любви!

Он еще крепче сжал ее в своих объятиях и глазами, разгоревшимися от страсти, глядел на нее. Осокина зарделась, а этот румянец еще более возбудил смелость Огнева.

— Вы для меня все, — горячо заговорил он, — вами только я живу… Согласитесь, что, получив независимое состояние, мне не для чего было бы скучать в этом городишке… Если я еще здесь, то потому только, что божество мое здесь, что я могу хоть изредка взглянуть на него, поклониться ему!

Софи медленно, из под полуопущенных ресниц, взглянула на него.

— Но… вы разлюбите меня… я прибавлю только лишнее имя к списку многочисленных побед ваших, — тихо, склонив голову, молвила она.

— Софи! — порывисто вскричал Огнев, — но разве могут те женщины сравниться с вами? То были шалости… любовь же моя к вам для меня вопрос о жизни и смерти!

Страсть, горячка слышались в голосе Леонида Николаевича, чувствовались в его объятиях — и прежний страх, минутное раскаяние оставили молодую женщину; тот пыл, который охватил Огнева, передавался и ей: глаза ее горели, дыхание ускорялось, чувственность туманила ей голову, и со дна ее души поднималась, столь присущая ей, жажда сильных ощущений.

— Что помешает мне, — продолжал Леонид Николаевич, — если вы только согласитесь на это, увезти вас из этого болота, из этого сборища дураков, в Париж, Лондон, Вену и поставить вас на тот пьедестал, для которого вы рождены? Вы сделаетесь богиней того места, а я, счастливый смертный, утопая в блаженстве, буду наслаждаться вашими успехами, вашею славой! Я так люблю вас, Софи, что все, что имею, положу к ногам вашим.

Голова кружилась у молодой женщины: и страстная любовь, и роскошь, и блеск модной известности — одним словом все, чего ей не доставало, было к ее услугам, — стоило только сказать «да», но она нашла нужным удержаться.

— Je ne me vends pas, monsieur![219] — сверкнув глазами и внезапно оттолкнув Огнева, воскликнула Софи. — Вот что значит увлечься с таким человеком, как вы! — как бы про себя добавила она.

Франт удивился.

— Что с вами? Чего вы рассердились? Если я и сказал что-либо лишнее, si j'ai touche le cote materiel de la question[220], то только потому, что я весь ваш и что все мое…

— De nouveau?[221] — обворожительно погрозилась ему Осокина.

— Но, дорогой мой ангел, — потянулся к ней лев, — что же делать, si dans се bas-monde[222] поэзия везде идет рука об руку с прозой!.. Ну что же вы молчите? Не нравится вам мое предложение? (Он тихо сжал ее талию и придвинул к себе.) Вы мне не верите?

— А если муж не отпустит… Если вздумает воспользоваться своим правом?

— Пальцем не шевельнет ваш супруг!

— Наконец, что скажет отец… Il me desheritera…[223]

— Это несомненно; но вы будете моею женой, если не de jure то de facto, клянусь вам!

— То есть гражданской? — усмехнулась, уже совершенно оправившаяся от прежних угрызений, Софья Павловна.

— Что делать, если обстоятельства не дозволяют нам соединиться узами более законными! Но что вы будете обеспечены — за это я отвечаю!

— Encore! — сверкнула глазами Осокина. — Опять cette question d'argent![224]

— Но друг мой, не можете же вы питаться воздухом! Et puis…[225] после моей смерти…

— У меня есть приданое, кой-какие ценные вещи…

— Misere! — с великолепным пренебрежением воскликнул Огнев. — Et puis ca rappelle…[226] а я не хочу, чтобы и тень оставалась прошлого… Я слишком глубоко, слишком страстно люблю вас!

— Вы не бросите меня? — пристально глядя в глаза франту, медленно отчеканила молодая женщина.

— Клянусь! Всем, что для меня свято! — горячо воскликнул Огнев, целуя и крепко сжимая ее руки.

— Я подумаю, — после небольшой паузы проронила Осокина.

— Подумаю! Да разве можно думать в подобные минуты?.. Вы довели меня до безумия! Ждать я не могу ни одной секунды… Софи! ради всего, что тебе дорого, хотя из жалости наконец, согласись сейчас… Ангел! Дорогая!

Он страстно сжал ее в своих дрожащих объятиях и воспаленными губами прильнул к ее щеке. Софи затрепетала, и кровь огнем пробежала по ее жилам; что-то похожее на вертиж[227] вдруг овладело ею.

— Ну хорошо… но не теперь… потом, — лепетала она между его ласками.

Огнев быстро поцеловал ее в открытые губы; она инстинктивно отшатнулась и закинула голову… Леонид Николаевич приподнял ее и впился в Софи долгим, жгучим поцелуем.

— Laisser…[228] дай сказать, — задыхаясь, молила она.

VII

Не успело письмо Владимира Константиновича, в котором он из являл согласие на развод, за довольно крупный куш,