История Парижской Коммуны 1871 года - Проспер Оливье Лиссагарэ

Они обнаружили заложников целыми и невредимыми, так же как стрелков, плененных утром. Тем не менее, иезуитские репрессии оказались жестокими. Полицейские производили аресты наугад и тащили свои жертвы в фонарный склад вокзала. Там офицер внимательно изучал пленников, подавал знак одному из них или другому выйти из строя и вышибал из него мозги. Следующими днями распространились слухи о массовых казнях в казармах, фортах и тюрьмах. Число погибших и пропавших без вести неизвестно, но оно превысило 150 человек, кроме того, было много скрывшихся раненых. Версальцы потеряли 30 убитых и 50 раненых. Более 900 человек были брошены в казематы замка Иф и форта Сент‑Никола. Кремье арестовали в доме привратника еврейского кладбища. Он добровольно сдался тем, кто его разыскивал, сохраняя свои убеждения и веру в справедливый суд. Храброго Этьена тоже взяли. Ландек, разумеется, сумел найти удобный момент, чтобы скрыться.

5‑го апреля Эспиван триумфально вошел в город под неистовое ликование реакционеров. Но с задних рядов толпы поднялись крики и гиканье людей, возмущенных убийствами. На площади Сент Ферреол был обстрелян капитан, народ забросал камнями окна дома, откуда приветствовали моряков.

Через два дня после военной операции муниципальный совет, по возвращении с La Couronne, высказался за наказание побежденных.

Национальных гвардейцев разоружили. Распоясавшимися реакционерами руководили иезуиты. Эспиван маршировал под аплодисменты и выкрики: — Слава Иисусу! Слава Священному сердцу! Клуб Национальной гвардии закрыли. Буше арестовали, а радикалы, униженные и преследуемые, снова увидели, чем оборачивается разрыв с народом.

Нарбонн тоже был повергнут. 30 марта префект и генеральный прокурор выпустили прокламацию, в которой они клеймили «кучку фракционеров», выдававших себя за сторонников подлинной Республики. Они телеграфировали всюду о провале борьбы в провинциях. «Достаточная ли это причина, — отвечал плакатом Дижон, — чтобы спустить перед лицом силы флаг, окрашенный кровью наших мучеников?

Пусть другие соглашаются на вечную жизнь в угнетении». Поэтому он готовился к борьбе и строил баррикады на улицах, ведших к ратуше. Женщины, всегда находившиеся рядом, разбирали мостовые и громоздили мебель. Власти, опасаясь серьезного сопротивления, послали Марку к его другу Дижону. Этот Брут из Каркассона прошел по ратуше в сопровождении двух республиканцев из Лимо, чтобы предложить от имени генерального прокурора полную амнистию тем, которые покинут здание. Они дали Дижону 24 часа на то, чтобы добраться до границы. Дижон собрал Совет, и все его члены отказались спасться бегством, Марку поспешил сообщить военным властям, что они могут теперь действовать (115). В Нарбонн немедленно направили генерала Зенца.

В три часа ночи отряд Турко произвел разведку в районе баррикад на Мостовой улице. Федералы, пожелавшие брататься, вышли за баррикаду и были встречены ружейным залпом, убившим двух и ранившим трех человек. 31‑го марта в семь часов утра Зенц объявил в прокламации, что намерен начать бомбардировку города. Дижон немедленно написал ответ, в котором говорилось: «У меня есть право ответить на такое зверство аналогичным способом. Предупреждаю, что в случае бомбардировки города я волен расстрелять трех пленников, которыми располагаю». Зенц в свою очередь арестовал курьера и отправил партию бренди отряду из Турко, который был единственным, изъявлявшим готовность идти на штурм. Это зверье прибыло в Нарбонн в стремлении пограбить. Они уже разграбили три кафе. Перестрелка должна была вот–вот начаться, когда генпрокурор снова прислал двух курьеров с предложением амнистии всем, кто покинут ратушу до открытия огня. В случае же казни заложников все защитники ратуши подлежали уничтожению. Дижон переписал эти условия под диктовку одного из курьеров, зачитал их федералам и представил каждому решать самому, оставаться ли в здании. В это время прокурор вместе с солдатами Турко появился перед террасой сада. Дижон поспешил туда. Прокурор обратился с речью к толпе людей, но, когда он говорил о снисхождении, Дижон возразил, что амнистия уже обещана. Речь прокурора заглушила дробь барабанов. Он зачитывал перед ратушей приказ освободить заложников, которых ему передали солдаты–дезертиры.

Все эти переговоры произвели на оборонявшихся удручающее впечатление. Кроме того, ратуша не могла предотвратить бомбардировку, которая бы разрушила город. Дижон приказал эвакуировать здание и заперся в кабинете мэра, решив дорого отдать жизнь. Но федералы, несмотря на его возражения, увели его. Когда прибыл отряд из Турко, ратуша опустела. Солдаты принялись за грабеж во всех уголках здания, офицеры ходили с ворованными вещами.

Несмотря на обещанную амнистию, были изданы многочисленные ордера на арест. Дижон отказался бежать, он написал генпрокурору письмо, сообщив, что тот может его арестовать. Такой человек спас бы движение в Тулузе и поднял бы на борьбу весь юг.

В этот роковой день 4‑го апреля проблеск надежды мелькнул в Лиможе. Этот революционный город в центре страны не мог оставаться равнодушным к борьбе парижан. 23 марта Народное общество мобилизовало все демократические силы и провело резолюцию, выражавшую благодарность армии Парижа за ее поведение 18‑го марта. Когда версальцы обратились с призывом прислать добровольцев, Общество потребовало, чтобы муниципальный совет отказался от этого шага, провоцирующего гражданскую войну. Вскоре после провозглашения Коммуны рабочие Общества направили в Париж делегата с наказом выяснить принципы организации новой власти и просьбой прислать в Лимож комиссара. Члены Коммуны объяснили, что в данный момент сделать это невозможно, что они рассмотрят эту просьбу в ближайшее время. Но комиссар так и не был прислан. Народное общество было вынуждено, таким образом, действовать в одиночку. Оно призвало муниципальный совет произвести смотр Национальной гвардии, уверенное, что это мероприятие послужит предостережением Версалю. Совет, состоявший за некоторыми исключениями из робких членов, попытался тянуть время, когда поступили вести о событиях 3‑го апреля. Утром 4‑го апреля рабочие Лиможа, прочитав на стенах домов победные реляции версальцев, восстали. Отряд численностью до 500 человек собрался передислоцироваться в Версаль. Толпа провожала его до вокзала, а рабочие призывали солдат объединиться с народом. Солдаты в окружении людей, сильно взволнованные, стали брататься и сдавать оружие, значительная часть которого была доставлена в здание Народного общества и там спрятана.

Мобилизация войск была в момент сорвана. Полковника кирасиров Билле, который в сопровождении ординарцев ехал верхом на коне по городу, повсюду встречали люди с криками: — Да здравствует Республика! — В пять часов вечера вся Национальная гвардия собралась в полном вооружении на площади Мэрии. Офицеры собрались в ратуше, где один из советников предложил провозгласить Коммуну. Мэр возражал, но крики в поддержку предложения усиливались со всех сторон. Капитан Куассак взял на себя инициативу сходить на вокзал, чтобы остановить поезд, готовый увезти войска. Другие офицеры проконсультировались с личным составом своих рот, где единодушно отвечали: — Да здравствует Париж! Долой Версаль! — Вскоре после этого батальоны, выстроившиеся перед ратушей, отправились под предводительством двух муниципальных советников, одетых в служебные костюмы, к генералу с требованием отпустить солдат, арестованных в течение дня. Генерал распорядился выпустить их на волю и в то же время отправил приказ полковнику Билле готовиться к подавлению мятежа. С площади Турни федералы направились к префектуре, заняв ее, несмотря на сопротивление консервативных национальных гвардейцев, и приступив к строительству баррикад. Прибыло несколько солдат с улицы Призон, а граждане призывали офицеров не начинать гражданскую войну. Солдаты колебались, отступали, когда полковник Билле, возглавив отряд в 50 кирасир, выехал на площадь церкви Сент‑Мишель и приказал своим солдатам наступать с обнаженными саблями. Те стали стрелять из своих пистолетов, федералы отвечали и смертельно ранили полковника. Его конь, развернувшись, унес всадника на площадь Сент‑Пьер, за ним последовали другие лошади, и федералы, таким образом, оказались победителями. Но в отсутствие организации они ночью разбрелись по домам и оставили префектуру. На следующий день рота, занимавшая вокзал, увидев, что брошена на произвол судьбы, ушла с места дислокации. Начались аресты, многие были вынуждены скрываться.

Так, мятежи в крупных городах гасли один за другим, подобно боковым кратерам затухающего вулкана. Революционеры провинций повсюду обнаружили полное отсутствие организованности и способности пользоваться властью. Повсюду, победоносные вначале, рабочие могли лишь произносить лозунги в поддержку Парижа. Но они продемонстрировали, по крайней мере, жизненную силу, великодушие и гордость. 80 лет буржуазного господства не смогли превратить их в нацию наемников. Между тем радикалы, которые либо участвовали в борьбе, либо держались в стороне от нее, еще раз подтвердили свою дряхлость, мелкобуржуазный эгоизм, постоянную готовность предать рабочих перед лицом «высших» классов общества.