История Парижской Коммуны 1871 года - Проспер Оливье Лиссагарэ

Основная масса федералов, занимавших редут, смешалась в невообразимом беспорядке, убедивши себя в том, что окружена со всех сторон. Посыльные Дюваля по прибытии просили, угрожали, но не могди добиться подкреплений или боеприпасов. Офицер даже приказал отступать. Несчастный Дюваль, покинутый всеми, подвергся атаке бригады Дерроя и всей дивизии Пеле, численностью в 8 000 человек. Он вернулся со своими войсками на плато Шатильон.

Наши усилия в центре были не более удачны. В 3 часа ночи 10 тысяч человек отправились с Елисейских полей вместе с Ранивром и Авриалем. Генерал Эуде, как только войска выстроились в боевом порядке, приказал выступать. В 6 часов утра 61-ый полк достиг Мулино, оборонявшийся жандармами. Вскоре их заставили отступить в Меудон, где укрепилась версальская бригада, занявшая виллы и выставив пулеметы. У федералов было всего 8 орудий, при каждом из которых имелось всего 8 снарядов, в то время как Париж располагал сотнями орудий. В 8 утра, устав обстреливать крепостные стены, федералы вернулись в Мулино. Ранвир отправился на поиски пушек, нашел их и установил в форте Исси, предотвратив, таким образом, наступление версальцев.

Нас били на всех позициях, а газеты Коммуны провозглашали победу. Введенная в заблуждение штабами, которые даже не знали имен генералов, Исполнительная комиссия объявила о соединении сил Флуранса и Дюваля в Курбевуа. Феликс Пиа снова осмелел, провозгласив шесть раз в своей Vengeur: — На Версаль! (113). Несмотря на утреннее бегство, общественный энтузиазм не спадал. Батальон из 300 женщин прошел маршем под красным флагом по Елисейским полям, требуя наступления на врага. Вечерние газеты сообщили о прибытии Флуранса в Версаль.

На крепостном валу открылась печальная правда. Длинные колонны гвардейцев возвращались в город через все ворота. В 6 часов вечера вне Парижа на плато Шатильон оставалась единственная армия. Несколько снарядов, разорвавшихся в ее рядах, завершили беспорядок. Часть людей были запуганы.

Дюваля, предпринимавшего отчаянные попытки сохранить боевой порядок, окружала всего лишь горстка людей, столь же решительно настроенных. Всю ночь генерал, обычно молчаливый, повторял: — Я не отступлю.

На следующий день в 8 часов утра плато и соседние деревни были окружены бригадой Дерроя и дивизией Пейе. — Сдавайтесь, и мы пощадим ваши жизни, — предложил федералам генерал Пейе. Парижане капитулировали. Версальцы немедленно схватили солдат, сражавшихся в рядах федереалов, и расстреляли их. Пленников погнали между двумя рядами стрелков в Версаль, во главе их колонны поставили офицеров с обнаженными головами и разорванными галунами.

В Пти—Бисетре встретили главнокомандующего Виноя. Он приказал расстрелять офицеров, однако командир конвоя сообщил ему об обещании генерала Пейе. — У пленных, — спросил Виной, — есть командир? — Я, — ответил Дюваль, выступив из их ряда. Вышел другой офицер и отрекомендовался: — Я начштаба Дюваля. — К ним присоединился командир волонтеров Монруж. — Вы мерзкие негодяи, — сказал Виной и, повернувшись к своим офицерам, добавил: — Расстреляйте их. — Дюваль с товарищами сочли недостойным отвечать. Они перескочили через канаву, прислонились к стене, на которой виднелась надпись «Дюваль — садовник». Раздевшись, они воскликнули: — Да здравствует Коммуна! — и погибли за нее. Один кавалерист сорвал с Дюваля сапоги и увез в качестве трофея (114), а редактор Figaro — его окровавленный воротник.

Итак, регулярная армия начала гражданскую войну с расстрелов пленных. Она началась 2‑го апреля. 3‑го апреля, в Шату, генерал Галифе расстрелял трех федералов, внезапно захваченных во время трапезы в гостинице. Затем он опубликовал свирепую прокламацию: — Войну объявили бандиты Парижа. Они убивали моих солдат. Я объявляю убийцам беспощадную войну. Я вынужден показать пример».

Генерал, назвавший парижских бойцов «бандитами», а убийства «примером» принадлежал к отбросам высшего общества, вначале отвергнутым, затем взлелеянным актрисами. Прославившийся разбоем в Мексике, он добился в течение нескольких лет командования бригадой, благодаря чарам своей супруги, игравшей ведущую роль в оргиях императорского двора. Нет ничего более поучительного в этой гражданской войне, чем эти вожди «честного народа».

Их банда в полном составе поспешила на авеню Парижа в Версале для встречи колонны пленников из Шатильона. Все перебежчики из Парижа, чиновники, денди, светские женщины и проститутки пришли, чтобы бить с яростью гиен федералов кулаками, тростями и зонтиками. Они подбрасывали кепи и плащи с криками: — Смерть убийцам! На гильотину их! — Среди этих убийц был географ Элизе Реклю, захваченный вместе с Дювалем. Чтобы дать возможность толпе выместить свою ярость, конвой сделал несколько остановок, прежде чем увести пленных в казармы жандармов. Их загнали на пристань Сатори, а затем увезли в Брест на платформах для скота.

Пикар хотел объединить всех честных людей провинций такой сентенцией. «Подлая демагогия с подлейшим лицом, — телеграфировал этот прыщеватый Фальстаф, — еще не встретила осуждающего взгляда честных людей».

Вечером раньше, после бойни в Мон—Валерьяне и Шату, Тьер писал своим префектам: «Моральный эффект превосходен». Одиозное повторение этих слов: «Порядок царит в Варшаве» и «Ружье сотворило чудо». Увы, хорошо известно, что не французская буржуазия, а дочь народа произнесла великие слова: «Я никогда не воспринимала пролитие французской крови без содрогания».

XIII. Поражение Коммун в Марселе и Нарбонне

То же самое солнце, что видело, как чаша весов склонилась не в пользу Парижа, наблюдало также поражение марсельцев.

Паралитическая Комиссия все еще дремала, когда 26‑го марта Эспиван пробил подъем, объявил в департаменте осадное положение и выпустил прокламацию а ля Тьер. Муниципальный совет задрожал, и 26‑го марта отозвал своих делегатов из префектуры. Гастона Кремье и Буше немедленно послали в мэрию объявить, что Комиссия готова уйти. Совет попросил время на размышление.

Вечер уходил, а Комиссия все еще искала лазейку, через которую можно было бы отойти от позиции, ставшей непригодной, когда Буше предложил телеграфировать в Версаль, что члены Комиссии передадут свои полномочия республиканскому префекту. Жалкое дезертирство из великого революционного движения! Они ведь знали, кем были республиканские префекты Тьера. Утомленная и обескураженная Комиссия позволила Буше составить телеграмму, когда прибыли Ландек, Аморо и Мэй, присланные, как они сказали, Парижем. Они выступали от имени великого города. Буше захотел проверить их полномочия и оспаривал их законность, которая, действительно, была более чем спорной. Это вызвало растущее раздражение членов Комиссии. Магическое имя победоносного Парижа воскресило первоначальный энтузиазм. Буше же ушел оттуда. В полночь муниципальный совет решил все–таки сложить полномочия и сообщил об этом в клуб Национальной гвардии, который моментально последовал примеру совета. В 1.30 ночи делегаты клуба проинформировали Комиссию, что их полномочия закончены. Либеральные буржуа трусливо ускользнули, радикалы уклонились от борьбы, народ остался один на один с реакцией.

Это была вторая фаза борьбы. Наиболее экзальтированный из трех делегатов Ландек стал для Комиссии верховной властью. Невозмутимые республиканцы, которые слышали о нем и знали о его прошлых контактах с имперской полицией, подозревали в нем бонапартиста под видом крайне невежественного бузотера. Он, на самом деле, был всего лишь жонглером передвижного цирка, с тщеславием, доходившим до абсурда, уклонявшимся от всего, поскольку ничего не знал. Ситуация усугублялась присутствием этого фигляра в качестве лидера. Кремье, не способный найти выход, все еще держался за решение предыдущего вечера. 28‑го марта он писал в муниципальный совет, что Комиссия готова уйти в отставку, возлагая на совет ответственность за развитие событий. Он призывал коллег отпустить заложников. Это лишь усилило подозрения в его оппортунизме. Находясь под пристальным вниманием и подвергаясь угрозам, он утратил в ходе споров самообладание и в тот же вечер покинул префектуру. Его уход лишил Комиссию всякого авторитета. Обнаружив его отсутствие, члены Комиссии воззвали к его преданности делу, снова привели его в префектуру, чтобы он возобновил играть свою странную роль руководителя, одновременно пленника и ответственного лица.

Муниципальный совет не ответил на письмо Кремье и 29‑го марта он повторил свое предложение. Совет продолжал молчать. Вечером 400 делегатов Национальной гвардии встретились в музее. Они решили объединить батальоны и назначили комиссию, уполномоченную вести переговоры между ратушей и префектурой. Но эти делегаты представляли лишь революционные элементы батальонов, а ратуша погружалась все более и более в болото уныния.