История Парижской Коммуны 1871 года - Проспер Оливье Лиссагарэ

Примечание издателей

Перевод Элеонорой Маркс Истории Лиссагарэ был выполнен с рукописи, просмотренной автором и одобренной Карлом Марксом. Лиссагарэ, сам, рассматривал ее как определенную редакцию своей работы. Редактирование, следовательно, сводилось к минимуму, хотя некоторые незначительные ошибки в переводе с оригинального французского текста исправлялись и некоторое число вышедших из употребления терминов, как правило, представлявших кальку с французского, были пересмотрены для прояснения их значения. Другие французские термины, попадающиеся в тексте, объяснены более подробно в прилагаемом словаре. (В предлагаемом переводе книги на русский этот словарь не приводится).

Собственные приложения и замечания Лиссагарэ, представляющие собой ценное документальное подтверждение описываемых событий, воспроизведены полностью.

Собственное участие Лиссагарэ в событиях, связанных с Коммуной, было скромным: он действовал как журналист и участник боев на баррикадах, но не был, по его словам, «ни членом, ни офицером, ни функционером Коммуны».

Издательство Нью‑Парк

Вступление

История Третьей империи должна была стать прологом к этой истории. Но время поджимает. Жертвы исчезают в своих могилах. Вероломство радикалов грозит превзойти затасканную клевету монархистов. Я ограничусь в данный момент строго необходимым введением.

Кто совершил революцию 18 марта? Какую роль играл Центральный Комитет? Что такое Коммуна? Как случилось, что страна потеряла 100 000 французов? Кто несет за это ответственность? Множество свидетелей ответит на эти вопросы.

Выступает здесь, несомненно, изгнанник, но изгнанник, который не был ни членом, ни офицером, ни функционером Коммуны. Он в течение пяти лет отбирал свидетельства. Он не дерзнул даже на единственное утверждение, не подкрепленное накопленными доказательствами. Он тщательно следит за тем, чтобы малейшая неточность не перечеркнула всего остального. Он не находит ничего лучшего, как призвать победителей к простому и честному изложению их собственной истории.

Лондон, ноябрь 1877 г.

Пролог

Как пруссаки захватили Париж и другую территорию Франции

Смелость — вот слово, выражающее политику сегодняшнего дня

9 августа 1870 г. — За шесть дней Империя проиграла три сражения. Дуэ, Фроссар, Мак‑Магон позволили окружить, взять врасплох и уничтожить свои войска. Эльзас потерян, Мозель остался без защиты. Обескураженное министерство созвало Палату депутатов. Оливье, в страхе перед народным выступлением, осуждает его заранее как «инспирированное пруссаками». Но с 11 утра огромная возбужденная толпа заполняет площадь Согласия, набережные, и окружает здание парламента.

Париж ждет, что скажут левые депутаты. Со времени объявления поражения только они сохраняют моральный авторитет. Вокруг них собираются буржуазия и рабочие. Предприятия выпустили свою армию тружеников на улицы, и во главе различных групп горожан заметны испытанные лидеры.

Империя гибнет — теперь она обречена только на падение. Войска, стянутые к зданию парламента, чрезвычайно возбуждены, склонны разбежаться, несмотря на присутствие увешанного наградами, ворчащего маршала д’Илье. Люди кричат: — К границам. — Офицеры громко отвечают: — Наша граница не здесь.

В зале (Salle des Pas Perdus – Зал бесполезных шагов) хорошо известные республиканцы, члены клубов, пробившиеся внутрь, грубо попрекают имперских депутатов, громко говорят о необходимости провозглашения республики. За группами людей прячутся белолицые мамелюки (первоначально, милиция из египетских солдат–рабов, в данном случае они обозначают представителей правых сил). Прибывает месье Тьер и восклицает: — Хорошо, создавайте вашу республику! — Когда к креслу подходит президент Шнейдер, его встречают крики: — В отставку!

Левые депутаты окружены делегатами с улицы. — Чего вы ждете? Мы готовы. Вам надо только показаться у колоннад ворот. — Респектабельные господа выглядят остолбеневшими и смущенными. — Не слишком ли вас мало? Не лучше отложить все до завтра? — И, на самом деле, готовы только 100 000 человек. Некоторые подходят и сообщают Гамбетте: — Нас несколько тысяч на Бурбонской площади. — Другой, автор этой книги, говорит: — Действуйте сегодня, пока можно овладеть ситуацией. Завтра, отчаяние обратится против вас. — Однако эти господа не в состоянии думать. Из их раскрытых ртов не доносится ни слова.

Открывается заседание. Жюль Фавр предлагает этой подлой Палате, виновнице наших несчастий, гумусу Империи, взять бразды правления в свои руки. Мамелюки встают в глубоком возмущении, и Жюль Симон, взлохмаченный, возвращается к нам в зал (Salle des Pas Perdu). — Они угрожают нам расстрелами, — восклицает он. — Я спустился в середину холла и сказал: — Отлично, стреляйте в нас. — Мы кричим: — Кончайте с этим. — Да, — говорит он, — мы должны положить этому конец, — и возвращается в Палату.

И вот, сменив гнев на милость, мамелюки, хорошо знающие цену левым, вновь обретают самообладание. Они отправляют в отставку Оливье и формируют чрезвычайное (coup d’etat) министерство. Шнейдер поспешно прерывает заседание, чтобы избавиться от окружающей Палату толпы. Люди, вяло понукаемые солдатами, направляются в массовом порядке к мостам, следуя за теми, которые покидают Палату, и, ожидая услышать в любой момент весть о провозглашении Республики. Месье Жюль Симон, не досягаемый за оградой из штыков, выступает с торжественным заявлением, он призывает людей встретиться на следующий день на площади Согласия. На следующий день полиция перекрывает все подходы к площади.

Так, левые оставили Наполеону III две наши последние армии. Было бы достаточно одного усилия, чтобы опрокинуть эту шаткую Империю. (1) Народ инстинктивно предложил свою помощь для обретения страной себя. Левые отстранились от этой помощи, отказались спасти страну посредством использования мятежных настроений, и свели свои усилия к смехотворной суете, оставив заботу о спасении Франции мамелюкам. Турки в 1876 году продемонстрировали больше ума и изворотливости.

В течение трех недель снова и снова воспроизводилась история Византии — страна, связанная по рукам и ногам, погружалась в бездну на виду у бездействующих господствующих классов. Вся Европа предупреждала криком: — Берегитесь! — Не слышали только они. Массы народа, обманутые хвастливой и продажной прессой, возможно, не замечали опасности, убаюкивая себя тщетными надеждами. Но депутаты должны были знать горькую правду. Они скрывали ее. Левые изнуряют себя восклицаниями. 12‑го августа Гамбетта кричит: — Войну нужно вести республиканцам — и снова усаживается на свое место. 13‑го августа Жюль Фавр требует создания Комитета обороны. Требование отклоняется. С его стороны не следует ни единого протеста. 20‑го августа министерство объявляет, что Базен загнал три вражеских армейских корпуса в каменоломни Жомон. На следующий день вся европейская пресса, наоборот, сообщает, что Базен, трижды битый, отброшен к Мецу силами 200 000 немцев. И ни один депутат не встает с места, чтобы опровергнуть лжецов! С 26‑го августа они получали сведения о безумном марше Мак‑Магона на Мец, ставящем под удар двухсот тысяч победоносных войск германцев последнюю армию Франции, 80-тысячную толпу подавленных призывников. Месье Тьер, оказавшийся снова в фаворе из–за несчастий, свидетельствует в комитетах и лоббистских группировках, что этот марш ведет к полному краху. Крайне левый депутат громогласно заявляет, что все потеряно, и среди всех ответственных перед страной лиц, наблюдающих за тем, как швыряет ураган государственный корабль, не одно из них не осмеливается встать за штурвал.

С 1813 года Франция не видела такого провала правящих классов. Невыразимая трусость Centjours (Ста дней 1815 года между возвращением Наполеона I из ссылки на острове Эльба и его поражением при Ватерлоо) бледнеет перед этой беспримерной трусостью. Ведь в данном случае Тартюф (символ лицемерия из пьесы Мольера) сочетается с Тримальхионом (Персонаж из пьесы Петрония, напоминающий Нерона). Через тринадцать месяцев я слышу в Версале среди восторженных аплодисментов риторическое обращение к Империи — «Вар (Римский полководец, совершивший самоубийство после разгрома его легионов) возвращает нам наши легионы». Кто это говорит, кто аплодирует этому? Та самая крупная буржуазия, которая в течение восемнадцати лет поклонялась праху, предлагала свои легионы Вару. Эта буржуазия приняла Вторую империю из страха перед социализмом, как раз ее предшественники подчинились Второй империи, чтобы покончить с революцией. Наполеон I оказал буржуазии две услуги, еще не удостоенные почестей. Он дал буржуа железную централизацию и уложил в могилы 15 000 бедняг, воспламенившихся революционным огнем, которые в любой момент могли бы потребовать наделения их государственными землями. Но он оставил ту же буржуазию на произвол любых хозяев. Когда буржуа обрели парламентское правление, до которого Мирабо когда–то стремился их возвысить, то оказалось, что они не способны управлять. Их мятеж 1830 года, обращенный народом в революцию, породил пузатого хозяина. Крупная буржуазия 1830 года, как и 1790 года, была одержима лишь одной мыслью — заполучить как можно больше привилегий, оградить свою собственность от отчуждения государством, увековечить пролетариат в его бесправном состоянии. Ей не было дела до будущего страны, именно так она обогащалась. Парламентский король мог так же свободно управлять и подвергать Францию риску, как и Бонапарт. Когда под воздействием нового революционного подъема буржуазия была вынуждена встать у руля правления, через три года, несмотря на бойни и проскрипции, этот руль переходит из ее беспомощных рук в распоряжение первого попавшегося соискателя.