Марта - Светлана Гресь

Окаменев от такой неожиданности, завороженная его низким голосом, как-то нерешительно остановилась у порога, глянув все же с едкой ухмылкой в хищное лицо. Но не успела пискнуть, как схватил меня крепко своими ручищами, затиснув нос, и влил душистое, сладкое пойло в горло, заставляя проглотить. Прижал к себе, дыша, будто бык в стойле, тяжело и нахраписто.

Тело мое постепенно обмякло, руки, будто чужие стали. Приглушенно вскрикнула и поплыла в туманной дымке. Почувствовала, как разорвали на груди рубаху и губы жадные, требовательные впились в тело, что налилось горячей, удушливой волной и через время растеклось расслабленно в истоме блаженной.

С туманной мглы мягко выглянул полог кровати. Веки устало закрылись, прикрыв глаза, затягивая обратно в омут бессознательности. Очнулась на полу, почти голая, чувствуя, как по капельке уходит тепло. Оглянулась мутными глазами.

В избе никого. Медленно поднялась, опираясь на локти. Встала, пытаясь прикрыть мелкой дрожью охватившее тело остатками разорванной одежды. Испытывала непреодолимую жажду. Дошла до ведра с водой, стала пить жадно, всхлипывая от жалости и отвращения к своему телу. Поняла, что в моей жизни все хорошее закончилось. Попалась муха пауку. Налетел коршун злой на серую уточку, обломал крылышки птице вольной.

На другой день обвенчались тихо, без лишних свидетелей, будто прячась от кого-то. Вышла замуж, что в темницу горькую попала. Повенчали с чертополохом колючим ромашку нежную. Померк свет белый для меня. Все дни стали одинаково серыми, беспросветными.

Отныне воля моя сделалась мягкой, что воск расплавленный. Молчаливо покорилась судьбе. Жила, словно во сне. Двигалась, ела, спала, как заводная.

Принужденная силой, любила без желания. Мужу не понравилась такая супружеская жизнь. Поэтому очень быстро смог найти в селе замену. Многочисленные любовницы с немалым удовольствием освободили от излишнего внимания постылого супруга. Очень уж им пришлась по вкусу жестокая его нежность звериная.

Но чтобы я не забыла, кто мой хозяин, возвращаясь с бурных свиданий, колотил меня, срывая свою глухую злобу, с молчаливого согласия матери. Она злорадно брюзжала, глядя, как я вытираю кровь с разбитого лица, – милый ударит – тела прибавит. А то и глянуть не на что, одни кости, – плевалась свекровь, – как любить такую.

Старуха была сварливой до нестерпимости. Черные буравчики ее глаз сверлили беспрестанно все и всех. А скупущая! Напусто сроду не плюнет, то в чашку, то в горшок, то в спину кому-то.

Сцепив зубы, стиснув кулаки до боли, как огромный страшный зверь клонился матери в ноги сын, молчаливо и, словно с уважением выслушивая ее упреки. И ни разу не осмелился пререкаться. Редко когда говорил что-то и не высказывал никогда свои потаенные мысли вслух. Только лихорадочный блеск глаз иногда выдавал неукротимую ярость. Молчаливо носил в себе убийственную болотную гниль неудержимой ненависти ко всему миру.

С нами в избе еще пасынок жил. Сын мужа от первого брака. Парнишечка молоденький, совсем зеленый. Не похожий ни на отца, ни на бабку. Видно, в мать свою покойную пошел. Ровно огонек в лесу, кого обогреет взглядом ласковым, кого развеселит словом потешным, кого на мысль наведет верную. Девчонки за ним глазами так и паслись.

Он хоть и молод, но парень на все руки мастер. Все слету со сноровкой хватает, да с разговорами веселыми, да с выдумкой живой. И ремесло у него занятное: постоянно с дерева что-то вырезает. Смастерил дудочку, а она поет так сладко, словно сама песни выговаривает. На гармошке играл сильно, ни одно гуляние без него не обходилось. И пел как! Бывало, запоет тихонько у себя в мастерской, девки без удержу бегут послушать, глазами пострелять, зубами поблестеть, косою поиграть.

Кудряв на зависть вымахал. Крепок и строен. Высокий и плечистый. Румянец на всю щеку играет. Одним словом, сухота девичья. Отец ровно и не замечал сына, а, может, даже и злился, что вся красота ему досталась. Бабка души в нем не чаяла. Все любовалась, какой ладный, да какой пригожий. Невесту подыскивала для своего любимца. Носилась с ним, что курица с яйцом. Всех перебрала в селе. Никто не нравился. – Я, говорит, отдам Ванюшку только за княжну.

Меня порой даже раздражали слова бахвальные. Что скрывать, пасынка недолюбливала. Ревновала, может, к молодости своей прошедшей. Видно, дошли пожелания мои недобрые до кого-то там, на небесах. С лица спал, глаза беспокойные стали. Измаялся весь от мысли какой-то непонятной. Белый свет немил ему. Не слышно уже песен его веселых и задушевных, молчит гармонь, сиротливо пылится в углу. Глаз на улицу не стал показывать.

Старуха испуганно расспрашивает, а он молчит, взгляд хмурый отводит. Сидит у себя и только свистульки вырезает занятные и ребятишкам раздает с улыбкой горькою. Искоса подсматривала за его занятиями и невольно радовалась огорчениям свекрови. А то больно уж все гладко было у них.

***

Как-то ночью проснулась вдруг, ни с того ни с сего. Слышу, будто кто-то кряхтит в печи. Решила, что кот чужой заскочил. – Сейчас, – думаю, – огрею шалопута кочергой. Будет знать, как по ночам таскаться.-

Из печи падает, я как тресну его по башке изо всей силы. А это старуха собственной персоной. Вся в саже. Стоит за лоб держится. Упустила сверток. Он и рассыпался по полу золотыми монетами. Разозлилась тогда ведьма старая. – А, чтоб, тебе, пусто было, окаянная!

Говорят, коль муж жену не бьет, значит, не любит. Крепко он в тот день меня любил. Если бы не вырвалась, наверно, насмерть искалечил.

Ушла тогда из собственного дому. Решила схорониться на старой мельнице. Знала, там искать не будут. Еле дошла, побитая. Скривилась мельница старухой, насилу крылья ворочая при ветре. Давно я здесь не была. Вон и колокольня скоро развалится. А в избе все так же, как и раньше. Даже еще лучше. Будто здесь живет кто-то. Осторожно заглядываю по углам, а сзади, на пороге стоит старуха.

– Ты кто?

– Здравствуй, девонька, жду тебя. Местные кличут меня бабой Ивгой.

Несколько дней пробыла у нее, пока очухалась. Она – то мне и рассказала, что свекровь моя ведьма злая. А ей – сестра родная. И что она ведьма рожденная, а сестрица ее – ведьма ученая.

Чтобы научиться колдовству, она продала дьяволу свою душу. И что на старом месте, где они с сыном жили раньше, много зла сотворила. Пришлось уйти, неровен час, убили бы. И что мою родню тоже она погубила. Заплатил ей прилично тот прыщ, жених трухлявый. Так за свою обиду отомстил. И что хотела, да не может, свекровь меня извести, так как я