Марта - Светлана Гресь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Говорят, гордым легче жить на свете. Может потому, что они не плачут в открытую от своей душевной боли. О любви, как нищие, не просят, не умоляют о подачках судьбу непреклонную. Не гнетет их зависть черная, так как счастье чужое им сердце не волнует.
Чуть слышно скрипнула дверь. Неуверенно, с опаской зашел Трофим, робко глядя на хозяйку.
― Заходи уж, чего там, если пришел, не стой на пороге. – Пригласила, жестом указав на диванчик. – Чаю хочешь?
Отказался, присел на краешек.
― Я там, внизу, – махнул головой, – случайно грусть твою заметил. Видел, как ушла, ссутулившись, взгляд потухший пряча.
― От песен твоих на душе горячо. От тоски так и хочется слезами умыться. – Улыбнулась горько. – Я баба. Меня легко разжалобить, – добавила уже лукаво.
― Прошу простить, коль, невзначай, печаль глухую потревожил, и образ чей-то воскресил незримый. Все мы у памяти в плену. – Напрягся, в ожидании застыв.
― Ты будто в душу заглянул, и мысли все мои подслушал. Вот в прошлое пытаюсь заглянуть. Живой водою напоить былое время.
― Расскажи о себе, правда, мне интересно. – Подхватился торопливо. – Можно, сяду рядом, обниму тебя за плечи и поделим память пополам.
Промолчала, словно не расслышав. Присел тихонько, заглядевшись на кольцо, завистливо промолвил,
― Такое богатое украшение не у каждого князя имеется.
― Дорог мне подарок, как и человек, который перстнем этим, недолго думая, разлуку жаловал.
Взглянула на темную улицу. В глухой ночи соседние дома едва проступают контурами зыбкими. Лишь кое-где мерцают в окнах не зашторенных робкие огоньки свечей. Изредка ворота скрипнут тяжело. Залает чуткая собака и смолкнет. Спит город.
― Широко рассеялось село мое родное вдоль кормилицы своей, реки многоводной. Настроили немало изб. На холме большую церковь поставили всем миром. Новой мельницей обзавелись…
Это место там было примечательное. – Помолчала, как бы собираясь с мыслями, продолжая негромко, – там всегда вода клокотала, словно злилась на кого-то. – Поежилась, как бы озябнув от нахлынувших воспоминаний, – как сейчас, помню, волна неистово ревет и пеною лохматой без удержу ползет на берег. Яркое солнце. Огнем взлетают брызги в небо, радугой крутой уткнувшись в берега.
Помню беспрерывный стук и грохот. Колеса яростно шумят. Дрожит земля, кипит вода, рукав, что бешенный, трясется. На камни беспрерывно зерно течет. Под жерновом мука пылится. И мельник грузный, весь белый, с головы до пят, мне хитро подмигнет, и кинет крепкое словцо, помощников к работе понукая.
Сколько помню, там всегда много народу. Сидят, кто у своей телеги, кто в кружок собравшись и болтают, все без перестану говорят. Мы часто с матерью и с братом привозили молоть зерно. Мне нравилось бывать там. Весело и интересно, хоть и не так привольно таинственно, как на другой.
Мельница старая, заброшенная давно из-за худой славы, в самой низинке, у реки схоронилась в зарослях густого кустарника. А возле – изба большая, добротная.
Поговаривали, что часто в темноте окна здесь светятся огнями. Слышится громкий смех, веселая музыка. И даже видны силуэты пляшущих.
Дым иногда ночами поднимается, расстилаясь, потом возносится все выше и выше, унося с собой загадочные тени. Клубится седою мглой туман, обволакивая пустынную местность, от взгляда любопытного укрывая здешние тайны.
Подворье немалое, опоясанное крепкой огорожей. Конюшня, сарай, кухня смастерены тоже из толстых бревен. Срублены без всяких узоров на века. Пригнано плотно каждое дерево. Даже колодезь сделан из крепкого дуба.
А почти рядом колокольня полуразваленная, высокая, потемневшая от времени, тонет вершиной в небесной лазури. Колокол забрали в новую церковь. Осиротела она. Стоит унылая, глядя подслеповатыми окошками на пустынную дорогу. Иногда ночами темными шалит ветер в середине, стонет тягуче, словно колокол звенит глухой.
Люди старались обходить это место странное, пугающее. Изредка по дороге всадник проедет мимо, проскрипит телега торопливо. Порой путник случайный забредет неосторожно, прошмыгнет вдоль огорожи, испуганно перекрестясь, пугливо оглядываясь по сторонам.
Так вот, только выпадет свободная минутка, я уже здесь. Знала, что тут никто и никогда меня не потревожит. Там я пыталась от скучных будней спрятаться, забыться в легком полете грез.
Столько удивительного пряталось за оградой высокой. А какие растения там были! Возьмешь иной цветок в руки, а он словно живой, с тобою говорит. Трава в том месте особенная росла. Мягкая и душистая. И птицы даже были там какие-то другие. А воздух какой! Густой, тягучий, напоенный необыкновенным ароматом.
Мать, разумеется, не догадывалась, где я пропадала все свое свободное время.
Семья моя жила неровно. Хлеб есть, так соли нет, соль есть, так хлеба нет. Мама рано овдовела. Осталось на руках у нее двое мальчишек, да я, постарше. Мне и доставалось больше всех.
Пока братья поднялись, во всем матери помогала. Мы с ней хозяйство и за мужика, и за бабу тянули. Лицом, правда, не вышла ни в мать, ни в отца. С детства все диву давались, откуда красота такая!
Бывало, куда не пойду, везде с радостью привечают. Каждый норовит угостить чем-то вкусненьким, по головке погладить. А я с детства чудная была. Нутром чую, в глаза улыбаются, а в душе зависть черная клубится, ехидство змеиное клокочет. Ядовито так некоторые допытываются у матери, откуда, мол, появилась такая, не подкидыш ли чей? Перестала доверять я льстивым словам. Строптивой выросла. Каждому могла ответить. Мать бранила меня, но разве догадывалась она, что кроется за притворным умилением, за лестью напускной ее односельчан.
Хоть и тяжело было жить поначалу, но укрепились мало –помалу. А там и братья подросли. Сами подрабатывать стали. Все помощь какая-никакая. Я на ту пору уже заневестилась вовсю.
Парни об меня все глаза обмозолили. Многих мужиков захлестнула красота девичья. Как привороженных к избе тянуло, хоть мимо пройти, хоть во двор заглянуть. Дорогу почти у самых окон проторили. Только напрасно парней в тоску вгоняла, потом липким изводила при встрече. Ждала кого-то. Все надеялась на встречу случайную.
Никто из местных не был по сердцу. Не любо мне было, что глаза зря пялят. А женихи прямо на горло наступать стали. Недовольные, что переборчива, что, якобы цены себе сложить не могу.
