Марта - Светлана Гресь

Между собой молву пустили, что не здорова. При встрече каждый пытался уколоть то ли взглядом ехидным, то ли словом недобрым в спину бросить. Никого и ничего не замечала. Бледнеют парни, до чего же хороша, и до чего же холодна.!

И только ветер догадывался, как эти губы дерзкие горячи. Да солнце, что вплетало по утрам в косы мои свои первые лучи, знало, как терпеливо ждет суженого сердце девичье. Еще любимого не встретив, я уже была ему верна!

Как-то по улице иду, а навстречу мчится на коне прыщ один, такой спесивый, аж, жуть. Разогнался во всю прыть да прямо на меня. Я гордая, не отступлюсь. Соскочил барин и ко мне, возмущенный. Фырчит что-то, будто еж сердитый. Гляжу на него молча, удивляюсь виду его глупому, прикусила губу, кончиком косы играю небрежно. Он белобрысенький такой, глазки пустые, стеклянные будто. Рот длинный, что у лягушонка. Уши торчком. Ручки махонькие. В годах уже довольно приличных. И его покорила краса девичья.

Покраснел, словно рак вареный, про любовь вдруг залепетал. Глазками мигает жалобно, губами шлепает, лепечет непонятно о чем. И вид у него такой забавный, что за живое взяло видение это нелепое, аж, затряслась вся со смеху.

Вокруг уже толпа собралась. Смотрят, выжидают, чем закончится встреча наша. А он деньги достает. Много. И под ноги мне бросает. Замуж предлагает. Иструх весь от времени и в мужья лезет. А я захлебываюсь от смеха, будто что сделалось со мной. Конечно, я понимаю, кого-то охаять мудрости немного надо, но себя продавать ни за что не буду. Лучше пойду за бедного, да милого, чем за богатого, да постылого.

― Эх, ты, полоумный старик! Тебе ли меня в жены взять? Разве ты мне пара? Давно в зеркало на себя глядел?

Посинел от злости, вскочил на коня, – еще пожалеешь, – кричит. И умчался, только пыль столбом за ним поднялась.

***

Тучей грозною налетела вскоре беда на семью нашу.

Зашла как-то старуха в избу. Востроглазая такая, носик кривой, расплющенный. Глазки бегающие. Небольшого росточка, волосы седые паклей торчат из-под платка. На спине котомочка холщовая, в руке клюка корявая. Просится у матери,

― Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек перебыть. Отдохнуть малость. Ноженьки старые не несут, а идти еще не близко.

― Места не жалко. Не пролежишь, думаю, и с собой не унесешь. Только кусок у нас сиротский. Утром хлебушек с солью, вечером соль с лучком.

А странница уже посошок в угол поставила, котомочку свою развязывает. И пальцем манит к себе братьев, сладостями угощает. Они хоть и немаленькие, но все же еще дети почти. С радостью ухватили гостинец.

А в меня так и впилась леденящими, черными глазами. Пытается погладить по голове, ровно маленькую, пальцами своими скрюченными. Я, словно завороженная, гляжу на них, глаз отвести не в силах, а в душе такой ужас бушует.

Мать моя, словно приговоренная, перед ней мечется, куда посадить поудобнее, чем угостить получше. Вечером все спать улеглись. Я на печи лежу, старуха на лаве. Гляжу, она достает травы сухие, разные из котомочки. Пахнут они особенно, и светятся каждая своим диковинным светом. То голубеньким таким, нежным, другие зеленым, тихим, остальные – спокойным таким, фиолетовым. Там даже розовые были.

― Приглянулись, значит, травки мои, – говорит. Я с испугу обомлела. – А, хочешь, научу разбираться в них. Поди сюда, не бойся.

Я вся так и обмерла. Отвернулась, будто не расслышала. А утром ее уже и след простыл.

Только с той поры все мои один за другим в одночасье и померли, а за ними и мать ушла тихо так, во сне. Никогда не забуду ее кончины. Я на печи спала, а она на полатях. Проснулась как-то, ворочаюсь, а сон не идет.

На улице светло, ровно днем. Слышу, дверь отворилась, и заяц в избу вскочил, здоровенный такой. Я матери, – мам, мам, у нас косой в избе. – А она, – спи, доченька, это тебе снится.

А он оглядывается по избе и прыг к матери в ноги. И тут, словно туман меня охватил. Очнулась и гляжу – нет зайца. Я к матери, она уже холодная. Как закричу истошным голосом, да в двери. Выскочила во двор, от страха не могу опомниться. А утром вижу, что дверь наша на замке. Кто закрыл ее тогда в ту ночь, так и не поняла толком.

Осталась одна-одинешенька на свете белом мыкаться. Очень убивалась по родным. Часто плакала по ночам. Похудела так, одни глаза остались. Здешние парни, будто рады беде моей. Теперь по-любому замуж выходить надо.

Как-то утром гляжу, въезжает во двор телега, полная добра всякого. Лошадь погоняет парнишка, совсем еще зеленый, рядом бабка уже знакомая сидит. Следом за ними еще мужик какой-то плетется.

Разгружаться стали, а меня, будто и нет вовсе. Выскочила во двор, а старуха улыбается так ехидно, глазами на меня показывает сыну своему.

Как увидела его близко, даже оцепенела. Бык! Ни дать ни взять, бугай! Ручищи, во! Слегка сгорбленные широкие плечи. Темное, продолговатое лицо, грузный, тупой подбородок. Сильно выступавший лоб, прикрытый черными кудрями. Взгляд мрачный, напористый. Глаза глухие, что яма гнилая. Сила в нем чувствовалась неимоверная, животная. Устремив взгляд злобных, подозрительных глаз, мрачно окинул меня всю, словно лошадь на Торжке. Я, аж, вспыхнула от наглости такой неслыханной.

― Не кривись, девка. Замуж тебя брать приехали. Вот и муж твой будущий, познакомься, – кивает на него глазами.

― Никогда! Слышите, никогда, не выйду за этого урода!

Ощетинился хищно, взревел от ярости, сжав кулаки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Нахмурился, выдавая неутешительные размышления. – Решено! Жениться на ней буду! – кивнул матери и в избу пошел.

― Остынь, не кипятись. Пришла не гостьей, а хозяйкой в избу. Выбирать не придется. А завтра и повенчаетесь. Я все сказала.

Безмолвствуя, разгружал телегу паренек. Немного отец его помогал. Старушка вертелась около. До вечера все разобрали по углам, словно никогда и не было здесь моего жилья. Земляки только наблюдали за их суетой.

Ходила за старухой целый день, выбрасывая их вещи из избы, умоляя оставить в покое. Потом вдруг поняв, что напрасны старания, молча, собрала нехитрые пожитки в узелок, решив уйти. Пусть живут, коль их совесть позволяет. Она и так не пропадет.

Старуха, увидев сборы, кликнула сына. Он зашел в избу, молчаливый, угрюмый. Мать бочком выскочила, оставив нас наедине. Я уверенно продвинулась к двери, мимо его. Выхватил узелок, бросил яростно на кровать,