Марта - Светлана Гресь

его терпким дыханием своим горячим, чувствуя сердцем, он мой. Он только мой! В глазах его ласковых звезды отражаются, в глазах его бездонных мои глаза теряются, и я тону в той синеве, ровно луна в реке…

Все кружилось и кружилось счастье мое на крыльях любви, наполняя мир радостью беспредельной. И неустанно бьется мысль, я так люблю, и я любима!

Умолкла, добавив горько, – счастье мое с бахромой черною. – Потупила печальные глаза. Тихо продолжила свой рассказ.

― Льдинкой, кипящей таяла в страстном огне его шальной любви плоть моя, жажду любви утоляя ласками пылкими. Трав и цветов пышную скатерть стелило для влюбленных лето заботливое. Они пахли так сладостно и горько, обволакивая нас ароматом дурманящим.

Ты люби его, – шептали клен с березою. Не люби его, – просили тополь с ивою. Осина лишь молчала, удивленная, все молчала несогласная и строгая. И шептали горько маки красные, – тяжкий грех его любить, подумай, откажись. – И твердили мне ромашки белые, потайной любви послы несмелые, – ты люби его, не страшись молвы. Ты за радость свою горькую держись. И молчали васильки, неба синего цветы, может, в счастье мое робко веруя…

Первая любовь несет с собой сладкий трепет ласк стыдливых, робкую нежность слов заветных и, – с огорчением вздохнув, – мучительную боль разлуки.

Подлинная любовь такая безрассудная! Обо всем на свете забываешь. Ничего не знаешь, ничего не замечаешь. Сколько чудесных мгновений тогда отцвело для нас! Наивным и смешливым, нам было все равно, какая вокруг бушует жизнь. Наши глаза видели только друг друга. А жаль… Я тогда, глупая, не понимала, что, едва лишь отыскав любовь, уже ее теряла, что в толчее жизненных будней подстерегала нас неумолимая разлука.

Свекровь, не дождавшись с сенокоса внука, примчалась сама, злющая, не приведи, Господь. Увидев наши глаза, кричащие от счастья, сразу поняла, что произошло. Взглядом растерянным я Ваню просила не дразнить старуху и подчиниться ее воле. Ошеломленная, торопливо собирала внука и только изредка кивала в мою сторону лохматой головой. – Шалава, как ты могла? Как ты посмела?

Марта гладила себя по плечам, улыбаясь так безрадостно горько, – нам дарила ночь постель звездами расшитую, а судьба уже стелила горем-бедой вышитую. Не знала – не ведала я тогда, что уходил любимый мой навсегда! В сердце я взлелеяла любовь неземную, он же променял меня на другую, – шептали губы.

Задумалась. Потом решительно продолжила свою горькую повесть, – долго я сама в избе была, томима смутностью. Свекровь, забрав своего сына и внука, уехала в город, как и обещалась. Толклось село, бурлили страсти. Злословили местные «доброжелатели». Сплетни… Толки… Пересуды…

Не выйти на улицу, не пройти к колодцу за водой. Шептали в спину слова жестокие, что женили, наконец, Ваню. Невесту нашли пригожую, молодую, с богатым приданым. Он, якобы уже в городе жить будет, домой не вернется.

Ночами душили сны тревогою тоскливой. Как часто виделось, что снова бьет в виски живая кровь, и я вхожу, уже во сне, не наяву, в огонь любви! Погружаюсь в это пламя трепещущее, что в воду студеную окунаюсь и просыпаюсь в липком поту холодном. Как волчонок, плачет потом до рассвета с милым разведенная душа.

Все оставшееся лето над судьбой моей непреклонно колдовала обида на долю мою пропащую. И раскосая разлука ехидно усмехалась сквозь пожелтевшую листву. Как быстро обернулось лето в осень злую, проливную! Листья осыпались. День обмелел. Стал тих и мрачен. Не мчится, не скачет, лишь струится едва. Осень состарилась. Как и моя вера в счастье свое ненадежное.

Отдала сердце свое хмельное, ничего взамен не прося. Как тяжела разлука без надежды на свидание!.. Как дико тосковала по прошлым, быстротечным дням любви! Былое сразу не прервешь. Горючие в груди остыли слезы. Стонет неугомонная душа, просит хоть кроху радости.

Жила, не ведая, когда смогу увидеть, хоть мельком, свою зазнобу. Пусть и женатым, хоть бы одним глазком, а там снова терпеть будней пустых круговорот.

Как-то днем, хоть и осенним, но таким ясным, гляжу, бегут девки по улице. Осторожно пошла за ними. Укрылась за деревьями и глазам своим не верю. Вразброс стоят телеги, нагруженные всякой всячиной. Вокруг полно людей. Среди них копошится и моя свекровь, видно, собирает свои пожитки. Ваня возле коня стоит, договаривается о чем-то с девицами, что тесно окружили его, тормошат парня, явно заигрывают. Они смеются, а у меня душа в пятки ушла. Гляжу на него очами жадными, не нагляжусь. Любуюсь зазнобушкой и не налюбуюсь. Тогда забыла обо всем на свете, и о супруге его молодой, и о приличии женском. Иду к нему, словно отуманенная. Заметил меня, бросился, обрадованный. Сразу сердцем учуяла, что мой остался. Только мой. И столько счастья во мне проснулось, столько радости в блеске влажных глаз! Такой немыслимой любовью засветилась вся! А он, мой милый, не хоронясь, на виду у всех, сильными руками, что девочку, высоко поднял вверх и закружил, неистовый в своих желаниях. Высокий и плечистый, словно дуб. Хоть молодой, да ранний. А в глазах веселых брызжут лучики смешливые. Отдаваясь его нежности, охватила голову руками и утонула сияющим лицом в россыпи пышных кудрей.

― Вот, непутевый, – шепчу ему, – слышь? Отпусти. Людей-то сколько, оглянись.

― Что, люди! Что мне их молва пустая? Сведены с тобой одной судьбой. Если бы ты знала, как по тебе скучал!

Бережно опустил на землю, шепнул на ушко,

– Завтра на зорьке в город уезжаем. Все решено. Обо всем договорился. Не грусти, любовь моя, вечером у тебя буду, все расскажу, а сейчас только туда и обратно, потеряли по дороге сверток ценный.

Взором вцепилась обеспокоенным. Заволокло лучистый взгляд тревогой.

― Ну, что ты, потерпи чуток, я скоро. И не волнуйся, я не один: отец со мною, да и конь мой верный, и преданный пес не позволят беде разыграться. Вон, какой грозный у меня защитник, – головой махнул на верного пса. – А конь мой ветра быстрее. – Прыгнул в седло и ускакал следом за батей.

― Я приду, – крикнул, махнув рукой.

Сузив напряженные глаза, долго смотрела вслед любимому. Снова осталась наедине со своим постылым одиночеством.

Вечер еще надеждой теплился, и была уже полна глухим отчаянием ночь. Проснулась тревогой томима. В кратком забытье приснилось, что стоит знакомая рябинка обуглена, ветрами злыми иссушена. Глаза открыла, сердце бешено колотится. К груди прихлынула тоска с истошным криком вести злой.

С испугу села на кровать, стала себя успокаивать, будто помогло немного. Угомонилась будто. Подождала, напряженно вслушиваясь в ночь. Голоса знакомые под окном. Осторожно