Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил

Мари-Жозеф только хотела бежать, как вдруг взгляд Шартра из-под козлиной маски упал на нее. Она испуганно присела в реверансе.

— Прошу прощения, сударь, — только и сообразила пролепетать она.

Мадемуазель д’Арманьяк поспешно выдернула руки из-под пол его расшитого золотом жюстокора и блестящего камзола. Один чулок у него сполз, вяло обвившись вокруг подвязки. Мадемуазель д’Арманьяк злобно воззрилась на Мари-Жозеф, поправляя маску: показывать лицо не входило в ее планы. Сбившееся платье обнажило ее груди, со сверкающей бриллиантовой мушкой пониже левого соска. Она подтянула корсаж, пытаясь хоть как-то прикрыть наготу.

— Не знаю, кто вы, — холодно ответил Шартр Мари-Жозеф, темными обезумевшими глазами глядя на нее из-под рогатой полумаски. Взор его косящих глаз и вправду своей распаленной похотью напоминал козлиный.

— Но месье де Ш…

— Вы обознались. — Он с ухмылкой поднял маску. — Впрочем, может быть, мадемуазель де ла Круа, вы хотели бы присоединиться к нам?

— Нет! — в ужасе вырвалось у Мари-Жозеф.

— Какая жалость! Спокойной ночи.

Он снова опустил маску, скрыв безумный, блуждающий, ни на чем не останавливающийся глаз и опять превратился в сатира. Он припал к груди мадемуазель д’Арманьяк, вновь обнажив ее и впиваясь в нее поцелуями. Она гладила его длинные кудрявые волосы и прижимала его к себе все теснее и теснее, не сводя глаз с Мари-Жозеф. Когда он оторвался от нее, бриллиантовая мушка осталась у него на подбородке.

Они оба рассмеялись и кинулись вверх по ступеням, протиснувшись на лестничной площадке мимо Мари-Жозеф и не обращая внимания ни на ее реверанс, ни на ее смущение. Распахнулась дверь в комнату мадемуазель д’Арманьяк. Послышалось сначала шуршание, а потом сухой звонкий треск разрываемого шелка; дверь с грохотом захлопнулась.

На лестнице, в коридорах, во всем дворце воцарились тишина и мрак.

Мари-Жозеф бросилась бежать, ворвалась к себе в комнату и плотно затворила дверь. Оделетт испуганно села в постели, сонно щурясь на свет единственной свечи:

— Что случилось, мадемуазель Мари?

Оделетт выскользнула из-под перины и кинулась к ней.

— Ничего, я просто увидела…

— Неужели вы не знали? — удивилась Оделетт, когда Мари-Жозеф описала ей, что видела на лестнице. — Никогда не замечали? Они спариваются, как воробьи под застрехой.

— Не употребляй таких выражений, дорогая Оделетт.

— Что же они, соединяются в любви? Они что, любят друг друга? По-моему, только спариваются. Никакой любви я не замечаю.

— Ну хорошо. Скажи «совокупляются».

Оделетт рассмеялась:

— Уж лучше говорить как есть, без прикрас, выходит не так противно. Пойдемте, я уложу вас в постель.

Мари-Жозеф не стала возражать, когда Оделетт помогла ей снять придворный роброн и расплести волосы.

— И что же, вы встретили сегодня принца, мадемуазель Мари?

— Да.

— И он вас заметил?

— Надеюсь, что да, — сказала Мари-Жозеф. — Вот только… у него нет посланника, так что и не знаю, угодит ли он тебе?

— Посланник всегда находит похищенную принцессу, — прошептала Оделетт.

Мари-Жозеф обняла ее, желая, чтобы придуманная ею сказка воплотилась в действительность.

В одной рубашке, Мари-Жозеф подошла к окну и взглянула на раскинувшийся внизу сад, на шатер русалки, прислушиваясь, не раздастся ли ее песня. Но в ночных садах царило безмолвие.

— Ложитесь спать, мадемуазель Мари, а то постель совсем остынет.

— Наверное, я не смогу заснуть, — сказала Мари-Жозеф. — И мне нужно покормить русалку. Помоги мне надеть амазонку и грей постель, пока я не вернусь.

— Расскажите мне о своем принце!

Оделетт встряхнула амазонку.

— Мой брат у себя?

— У себя, спит, а обе двери закрыты. Он ничего не услышит!

— Ты уже видела моего принца, — издалека начала Мари-Жозеф, — самого красивого мужчину в покоях мадам.

— Но в покоях мадам не было красивых мужчин, — возразила Оделетт, застегивая крошечные гагатовые пуговки.

— Шартр красив…

— Безобразен, хуже демона.

— Неправда! А месье…

— Милый.

— Допустим, ты права. Милый.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я же сказала! Там не было красивых мужчин.

— Но не могла же я метить столь высоко и выбрать члена королевской семьи? Я имела в виду шевалье де Лоррена.

— Друга месье.

— Да.

Она предвидела, что Оделетт начнет ее высмеивать: «Какой старик! Связался черт с младенцем!» — но, как ни странно, Оделетт промолчала.

— Он ведь очень красив, согласись!

— Да, он красив, мадемуазель Мари.

— Но он тебе не нравится.

— Он очень красив.

— Так в чем же дело? — воскликнула Мари-Жозеф. — Я бесприданница, он и не посмотрит в мою сторону. — Она помедлила. — Но… он поцеловал мне руку, вполне благопристойно. То есть почти благопристойно. Он не пытался со мной заигрывать, как Шартр, — во всяком случае, не так грубо. — И тут ее прорвало: — Шартр прямо на лестнице обнажил грудь мадемуазель д’Арманьяк! А она… мне кажется, она дотронулась до его… — Мари-Жозеф замялась, подыскивая подходящее слово, — органа размножения.

— То есть схватила его за член.

Мари-Жозеф хотела было изобразить оскорбленную невинность, но вместо этого хихикнула.

— На лестнице. Где ты научилась всем этим словам, Оделетт? На Мартинике ты так не выражалась.

— В монастырской школе, где же еще. — Оделетт нырнула в постель и натянула одеяло до подбородка. — У матери настоятельницы.

Глава 10

В залитых лунным светом садах звучала мрачная, исполненная печали песнь русалки. Мари-Жозеф торопливо шла по Зеленому ковру, поеживаясь от ночной росистой прохлады и стараясь поплотнее закутаться в плащ Лоррена. Ее согревал волчий мех, благоухающий мускусным ароматом, который так любил Лоррен и который месье предлагал и ей тоже.

Как жаль, что она не столь знатна, чтобы разъезжать в карете, когда пожелает, или, по крайней мере, не столь богата, чтобы позволить себе верховую лошадь. Она любила гулять в садах, но час был поздний, ночь холодна, а у нее еще оставалась уйма дел.

Она вспомнила, что ныне живет в столице мира, и засмеялась от радости.

«А еще я начала дрессировать русалку, — подумала она. — Если бы мне дали несколько дней, я научила бы ее молчать в присутствии его величества, и в следующий раз при нем она бы не издала ни звука. Но если его величество снова отложит вскрытие, то тело водяного подвергнется разложению, и все мои попытки обучить русалку окажутся ни к чему».

Мари-Жозеф качнула фонарем, и у ног ее на мгновение всколыхнулась и заплясала безумная тень. Она подпрыгнула, тень в развевающемся плаще повторила ее движение, и их обеих объяла прекрасная ночь.

«Рисунками я займусь позже, — решила Мари-Жозеф. — Сначала посплю несколько часов…»

Однако луна, уже достигшая трех четвертей, до половины опустилась за горизонт. Ночь перевалила за середину.

Прямо перед нею слабо светился русалочий шатер; в глубине сада, возле фонтана Нептуна, мерцали факелы садовников, расставлявших цветы в кадках; для украшения садов его величества предназначались целые цветочные айсберги.

Кто-то отвел задвижку потайного фонаря, и ее ослепил луч резкого света. От неожиданности Мари-Жозеф подскочила в испуге.

— Стой! Кто идет?

— Мадемуазель де ла Круа, — откликнулась она. Ее рассмешил собственный испуг: всего-то мушкетеры, стерегущие русалку, а она приняла их неизвестно за кого! — Пришла покормить русалку.

Она подняла фонарь, в свою очередь направив луч света в глаза стражнику.

Заслонку потайного фонаря сдвинули, и свет теперь упал на разделявшую их гравийную дорожку. Мари-Жозеф опустила свой фонарь. За спиной мушкетера пролегла длинная тень, а лицо осветилось снизу зловещими отблесками.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А у вас есть разрешение? Вам позволено входить в клетку?

— Конечно, разрешение мне дал брат.

— В письменном виде?

Она рассмеялась, однако он преградил ей путь, заслонив вход.