Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил

Мадам усмехнулась:

— Что ж, значит, они не хотят беспрекословно повиноваться старой шлюхе! Рада это слышать.

— Говорят, что при дворе только молодой офицер, получивший увольнительную в полку, имеет право отрастить усы, или подвязывать парик, или распускать концы шейного платка. Полагаю, месье де Кретьену было бы неудобно ходить со шпагой…

— Сегодня вечером он гладко выбрит, да и парик на нем весьма элегантный.

— Может быть, кто-то объяснил ему с глазу на глаз, — робко предположила Мари-Жозеф, — что незачем следовать офицерским обычаям?

— Почему же? — тоже вполголоса откликнулась мадам. — Не хочу сказать, что его величество позволил бы любому офицеру явиться ко двору прямо с поля брани, в пыльных сапогах и в подвязанном парике. Но полагаю, он не стал бы упрекать в этом месье де Кретьена.

— Граф Люсьен участвовал в сражении?

— Не просто участвовал, а, как и всякий молодой аристократ, заслуживший благосклонность его величества, командовал полком — прошлым летом в битве при Стенкирке, а несколько недель тому назад — при Неервиндене[10]. Он проскакал целую ночь, чтобы вовремя добраться до Версаля и сопровождать его величество в Гавр.

Мари-Жозеф взглянула на графа Люсьена другими глазами, увидев в нем офицера, вооруженного шпагой, а не тростью. Мадам де ла Фер что-то произнесла. Он восхищенно рассмеялся. Дама улыбнулась в ответ, отвела от лица веер, и на щеках ее обнажились глубокие оспенные рубцы.

Граф Люсьен отпил глоток вина. Мари-Жозеф испугалась, что он обернется, заметит ее, побледневшую от стыда, и тотчас же прочитает ее мысли, но он не обернулся. В отличие от Лоррена, месье или Шартра, он всегда сосредоточивал внимание на собеседнике, сейчас был полностью поглощен разговором с мадам де ла Фер и не стрелял глазами по сторонам в поисках развлечения повеселее, случая возвыситься или прелестницы с безупречно гладкой кожей.

— Неужели вы думали, — спросила мадам, — что он не принимал участия в кампании?

— Признаюсь, мадам, именно так, — сказала Мари-Жозеф, — или даже совсем не думала, а просто предположила и приняла без доказательств. — Она попыталась улыбнуться. — Мой брат подверг бы мои методы жестокой критике. Во время эксперимента они бы не оправдали себя.

— Храбр месье де Кретьен или безрассуден? Я умоляю сына избегать безрассудства, но отдала бы все на свете, чтобы его сочли храбрым. И он действительно храбр. Шартр с твердостью, как подобает воину, перенес ранение. Рана его была не особенно тяжкой, но даже такая способна лишить нас близкого человека, дай только волю докторам.

— Месье де Шартр очень храбр, — с готовностью согласилась Мари-Жозеф. — Уверена, что нога его к зиме будет как новенькая.

— Нога?

— Разве вы не сказали, что он был ранен в ногу?

— Нет, в руку. Одной мушкетной пулей в клочья изодрало полу его платья, а другой… — Мадам вытянула руку и коснулась собственного плеча, словно испытывая боль от одной мысли о страданиях сына. — Он сам извлек пулю, а месье де Кретьен перевязал ему рану. Она затянулась быстро и не воспалилась, так что теперь я готова простить графу его многочисленные недостатки.

— И что же это за недостатки, мадам?

Вместо ответа мадам выразительно указала подбородком в сторону графа. К мадам де ла Фер присоединились прекрасные мадемуазель де Валентинуа и мадемуазель д’Арманьяк, соперничавшие за место первой придворной красавицы, и вот уже все три дамы вовлекли графа Люсьена в разговор. Они кокетничали самым возмутительным образом.

— Мадемуазель Прошлая, мадам Настоящая и мадемуазель Будущая, — перечислила мадам. — Впрочем, мадемуазель Будущая совершенно безмозглая, она быстро ему наскучит. Но есть и более существенный недостаток — его религиозные взгляды.

— Его религиозные взгляды? Мадам, вы хотите сказать, — Мари-Жозеф понизила голос, — что он еретик?

— Неужели король будет держать в советниках протестанта? Конечно нет. Он атеист.

Мари-Жозеф не могла в это поверить. Она робко улыбнулась, ожидая, что мадам рассмеется и уверит ее, что пошутила. Но мадам как ни в чем не бывало продолжала:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А потом они вернулись к своим полкам. Нет, в ногу ранили не Шартра, а месье де Кретьена.

«Слава богу, — думала Мари-Жозеф, — мадам не подозревает, что я все перепутала: мне ведь казалось, что Шартр хромает, потому что был ранен, а граф Люсьен хром от рождения»

— После ранения Шартр мог бы вернуться ко двору, но, разумеется, не захотел. Да и Кретьен не захотел. Мужчины для меня загадка, душенька.

— Да, мадам.

— Поэтому я не могу ответить на ваш вопрос, — заключила мадам. — Ни одна женщина со времен Жанны д’Арк не знала разницы между храбростью и безрассудством на поле брани. А вспомните только, как она кончила!

Мари-Жозеф пробиралась меж стайками придворных, едва держась на ногах от изнеможения, ослепляемая светом свечей и сиянием золота и драгоценностей. По поручению мадам она искала Лотту.

Игорный салон наполняли клубы табачного дыма, оглушали взрывы отчаянного смеха. По столам передвигали туда-сюда золотые монеты и фишки. Игроки либо изо всех сил сжимали карты в руках, словно пытаясь выдавить из них еще одного короля и королеву, либо с трудом держали их в усталых пальцах, небрежно откинувшись на спинки стульев.

— Черт бы тебя побрал! — Мадам Люцифер хлопнула картами по столу. — Чтоб тебя! Разрази тебя гром!

Месье де Сен-Симон, невзрачный молодой человек, на которого никто не обратил бы внимания, не будь он герцогом и пэром Франции, подвинул к себе выигрыш:

— Мадам, умоляю, пощадите чувства святого отца!

Позади мадам де Шартр стоял Ив. Она снова выругалась и подняла на него глаза.

— Бедный отец Ив! — протянула она. — Что же, мы все прокляты?

— Матросы научили меня пропускать брань мимо ушей, мадам.

— Из меня получился бы неплохой матрос, — заметила мадам Люцифер.

Игроки рассмеялись, за исключением Сен-Симона.

Мари-Жозеф проскользнула в Салон Марса. Камерный оркестр исполнял тихую, размеренную музыку, столь любимую при дворе его величества, олицетворявшую роскошь, от которой высокомерная Франция не готова была отказаться даже перед лицом войны и неурожая.

В приоконной нише мерцало новое сизо-серое платье Лотты, лишь отчасти скрытое занавесями. Мари-Жозеф поспешила было к ней, но в последнее мгновение остановилась. Лотта была не одна. Герцог Шарль склонялся к ней, что-то нашептывая ей на ушко, и Лотта заразительно смеялась. Она сияла от радости, словно освещая их укромный уголок.

«Уверена, мадам не одобрила бы такого поведения, — подумала Мари-Жозеф, — и все же что дурного в беседе? Однако я не должна поставить подругу в неловкое положение».

Она подошла поближе к неплотно задернутым занавесям:

— Мадемуазель?! Где вы, мадемуазель?! Ваша матушка зовет вас.

Ее стратегия возымела действие.

— Мари-Жозеф!

Мари-Жозеф обернулась. К ней шли Лотта и Шарль Лотарингский. Мари-Жозеф присела в реверансе.

— Ваша матушка послала за вами, она желает, чтобы вы сопровождали ее, — сказала она.

— Бедная мама, на самом деле она хочет всего лишь поскорее уйти и лечь спать. Нет-нет, мы присоединимся к ней вместе с Шарлем. Я знаю, где она. Если вы пойдете с нами, тоже попадете в ловушку. Вы не возражаете, Шарль?

Герцог галантно поклонился. Костюм иностранного принца не отличался пышностью, столь любимой версальскими придворными, но лицо у него было приятное.

— Буду счастлив сопровождать мадам, — заверил он, — и надеюсь снискать ее расположение.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Они ушли, оставив Мари-Жозеф в одиночестве. Держась вдоль стен, она прошла по залам. На картинах великих мастеров, в том числе преподнесенных чужеземными монархами, мифологические и исторические герои задумчиво взирали вдаль или мужественно сражались на поле брани, возлежали на роскошном ложе или неслись средь облаков по небесам на крылатых колесницах. Очень часто его величество украшал собою эти полотна в облике торжествующего Аполлона, Зевса, римского императора или просто самого себя, Людовика Великого, верхом на боевом коне или восседая на троне.