Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил

На пороге стоял граф Люсьен.

— Боюсь, что его величеству может прийтись не по вкусу ваш спор, — многозначительно произнес он. — Отец де ла Круа, один из королевских… осведомителей может донести монарху, что вы не одобряете его решений.

— Поверьте, это всего лишь семейная ссора, не больше! — взмолилась Мари-Жозеф.

«Наверное, он подслушал, что сказал Ив, — подумала Мари-Жозеф. — Неужели утверждать, что король должен подчиняться папе, — значит совершать государственную измену? Или это значит только разгневать его величество, а это, в сущности, то же самое?»

— Пожалуйста, разрешайте семейные разногласия в другом месте.

— Благодарю вас за совет, граф Люсьен.

«Он не донесет на нас королю, он всего лишь предупреждает, что вокруг немало тайных осведомителей», — с облегчением решила она.

Он холодно поклонился и исчез. Мари-Жозеф, почти лишаясь чувств от голода, думала только о том, как бы поскорее прекратить спор с Ивом и отправиться ужинать. Но брат повел ее вглубь парадных апартаментов. Салон Меркурия был скупо освещен и совершенно пуст. Мари-Жозеф спрашивала себя, могут ли они остаться тут наедине, в обществе одного лишь Меркурия. Вестник богов проносился по потолку: в мерцающем свете свечей, казалось, трепетали перья петухов, которые влекли его колесницу.

— А как же русалки? — напомнил Ив. — Как только я завершу вскрытие, Академия потребует твои рисунки. Ты все успеешь?

— Кантата — это произведение на несколько минут.

— Рисунки важнее.

— Я их подготовлю, — пообещала Мари-Жозеф. — Я тебя не подведу. Ты доверял мне в детстве. Неужели сейчас ты не простишь мне один-единственный маленький проступок? Ты мне уже не веришь?

— Ты изменилась, — сказал он.

— Ты тоже.

— Его святейшество недоволен тобою.

— А его величество мне благоволит.

Рука об руку, в полном молчании, Мари-Жозеф и Ив прошли по Салону Меркурия. «Моим рисункам не будет равных, и между нами снова воцарится мир и согласие», — подумала она.

В Салоне Марса месье Гупийе дирижировал сарабандой. Под размеренную музыку посреди зала танцевала одна-единственная пара. Конечно, это был Лоррен, его высокую, стройную фигуру ни с кем нельзя было перепутать. Он и его партнер поравнялись, замерли, повернулись и разошлись в такт медлительной мелодии.

Лоррен и месье танцевали, безучастные к присутствию музыкантов, к взглядам Мари-Жозеф и Ива. Месье поднял взор на своего друга; Лоррен наклонился и поцеловал его. Густые локоны темного парика Лоррена на миг скрыли лицо месье. Плавным, скользящим движением вступая в следующий шаг сарабанды, Лоррен встретился глазами с Мари-Жозеф.

Он улыбнулся ей и как ни в чем не бывало продолжал танцевать.

Ив заторопился прочь из музыкального салона, увлекая за собой Мари-Жозеф, гневно сжав губы и играя желваками на скулах. Он протащил ее мимо бильярдных столов Салона Дианы и остановился лишь на пороге переполненного Салона Венеры, где жадно поглощали ужин королевские гости. Из Салона Изобилия сюда долетали аппетитные запахи, и у Мари-Жозеф сразу потекли слюнки.

Ив не мигая смотрел на нее, и его синие глаза почти почернели от ярости.

— Тебе не пристало присутствовать при таких зрелищах! — произнес он. — Брат его величества пользуется…

— Чем? Месье — добрейший человек на свете. Да что тебя так разозлило?

— Они же целовались! — Ив осекся. — Ты не понимаешь причины моего негодования? Хорошо, тем лучше.

— А почему месье не может поцеловать друга? Лотта же целует меня.

Поначалу это удивляло Мари-Жозеф, ведь любые проявления чувств в монастыре воспрещались. Сестры убеждали воспитанниц, что любить надлежит одного лишь Господа.

Она высоко ценила расположение Лотты и не рассталась бы с ней даже в угоду брату.

— Мужчины не должны целоваться. Впрочем, обсуждать это непристойно. Не будем более говорить об этом.

Мари-Жозеф тяжело было это слышать. В детстве, когда они совершали совместные вылазки на пляжи, болота и поля Мартиники, ничто не могло укрыться от их любопытства. Мари-Жозеф жалела, что брат так изменился. Но и она изменилась: из маленькой девочки, готовой восторгаться братом, следовать за ним повсюду, шалить и проказничать, она превратилась во взрослую женщину, до сих пор готовую восхищаться братом, следовать за ним повсюду, но только не подчиняться ханжеским предписаниям.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Он провел ее по теплому, светлому и шумному Салону Венеры и далее, в Салон Изобилия. От голода у нее уже дрожали руки.

«Я не должна делать вид, будто во всем с ним соглашаюсь, — подумала Мари-Жозеф, — но, если буду спорить, точно останусь без ужина».

Его величество был не менее щедр, чем богиня изобилия, изображение которой украшало потолочное панно: она томно раскинулась на облаках, словно на мягких подушках, едва прикрытая трепещущими шелковыми покровами. Амуры и зефиры ее свиты наделяли адептов вином и плодами из рога изобилия. Столы его величества прогибались под тяжестью говядины и дичи, фруктов и всевозможных пирогов.

Перед Мари-Жозеф вырос лакей с блюдом, на котором громоздились самые изысканные яства: жареные голуби, персики, груши. Мари-Жозеф схватила жареного голубя и расправилась с ним за минуту. Поджаренная до золотистого блеска корочка хрустела, нежное мясо так и таяло у нее во рту. Крошечные косточки придавали мясу особую пикантность. Лакей подал ей льняную салфетку, и она отерла губы от жира.

Проглотив трех голубей и персик, Мари-Жозеф почувствовала, что может держаться на ногах. Она откусила кусочек груши. Груши она впервые попробовала, только прибыв ко двору. Груши, персики и яблоки плохо приживались на Мартинике, а почти все поля там были засеяны сахарным тростником.

Месье и Лоррен под руку вступили в Салон. Лоррен подвел своего друга к Мари-Жозеф и Иву. Он улыбнулся Мари-Жозеф, словно их связывала общая тайна, из тех, что не принято разглашать. Она сделала реверанс месье, а потом Лоррену. Ив ограничился холодным, чопорным поклоном. Лоррен ответил на его приветствие; месье с улыбкой кивнул.

Лакеи бросились прислуживать месье и его спутнику. Перед месье они поставили золотое блюдо, перед Лорреном — серебряное. Зная вкусы своих хозяев, лакеи подали герцогу Орлеанскому сдобные пироги и сласти, а Лоррену — говядину с кровью. Лоррен с наслаждением вонзил зубы в мясо, оторвав кусочек плоти от кости. Красный сок брызнул на его пальцы и серебристое кружево манжет.

«Как он хорош собой, хотя и стар, — подумала Мари-Жозеф. — У короля не осталось ни единого зуба, а у шевалье зубы как у юноши. Может быть, у него и волосы до сих пор густые?»

Лоррен носил прекрасный черный парик по самой последней моде. Локоны ниспадали ему на плечи. Никто никогда не язвил: вот, мол, он надевает парик, потому что волосы у него давным-давно выпали. Он носил парик, просто следуя моде и подражая королю, а король ввел эту моду, когда волосы у него поредели после болезни. Лоррен предпочитал лучшую парчу и изысканнейшее кружево, а его башмаки на высоких каблуках выгодно подчеркивали стройность его ног, облаченных в белые шелковые чулки. Он был так высок, что Мари-Жозеф, разговаривая с ним, приходилось поднимать голову.

Глаза у него были необычайно прекрасные, голубые.

— Отведайте этих пирожных, дорогой Филипп.

Лоррен обернулся к месье, словно сказав: «Я весь внимание, друг мой!» Стоило ему отвести взор от Мари-Жозеф, как свет потускнел, будто едва заметный ветерок потушил половину свечей в зале. Но хрустальные канделябры ярко горели как ни в чем не бывало, затопляя зал благоуханием воска.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Месье предложил другу нежный кусочек пирожного, пропитанного сливками. К верхней губе месье, словно белая мушка, прилипла крошка сахарной пудры.

— Просто пальчики оближешь, — сказал месье.

— Лучше попозже, Филипп, — откликнулся Лоррен, — оно не сочетается с соусом.

Он показал на свое непрожаренное мясо, а потом отложил кость и смахнул сахарную пудру с губ месье.