Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил

— Иными словами, я мог бы выдвинуть гипотезу, но ее правильность еще необходимо проверить…

Ив испуганно осекся. Жажда знаний на мгновение пересилила в нем привычную осторожность, его поведение в глазах папы не делало ему чести.

— Но если вы полагаете, что этот орган не существует, — произнес его величество, не обращая внимания на смущение Ива, — то, разумеется, вы его не обнаружите.

— Но если плоть этих тварей была бы способна даровать бессмертие тем, кто ее вкусил, сир, — возразил Ив, — то вообразите, сколько моряков достигли бы ныне тысячелетнего возраста!

Людовик отверг все эти доводы:

— Моряки ведут жизнь, исполненную лишений. То, что способно защитить от старости и недугов, никак не убережет от несчастных случаев и смерти в волнах.

— Кузен, — вмешался Иннокентий, — а что, если ваш натурфилософ, в сущности, прав? Ведь Господь изгнал нас из Эдема, где мы воистину были бессмертны. Ныне мы смертны, однако живы надеждой воссоединиться с Господом в Царствии Его.

— Но если Господь создал орган бессмертия, а нам позволил распоряжаться всеми тварями по нашему усмотрению, значит позволил нам обрести бессмертие.

Иннокентий задумался и помрачнел.

— Бессмертие в посюстороннем мире станет для нас бременем, а не наслаждением. — Он помедлил. — Однако если долг наш — продолжать труды наши, исполняя волю Господню…

— Что я и делаю, — вставил его величество.

— …то надлежит покориться ей, как бы нас ни терзала эта бренная плоть и бремя страданий, налагаемое земным бессмертием.

Ив возобновил исследование сердца и легких. В верхней части грудной клетки, под ребрами, прощупывая верхнюю долю легкого, он неожиданно наткнулся на что-то необычное. Он едва слышно ахнул и попытался побольше ее освободить.

— А вот это не похоже ни на что!

Мари-Жозеф растерянно переводила взгляд с выпотрошенного трупа русалки на брата, с брата — на Иннокентия, с Иннокентия — на его величество. Все они не сводили глаз со странной доли легкого: и цвет ее, и текстура отличались от обыкновенных. Поверхность ее покрывал лабиринт кровеносных сосудов.

Один лишь граф Люсьен не обращал внимания на тело морской твари. Все внимание было приковано к его повелителю, на которого он взирал с надеждой, облегчением и любовью.

Ив приподнял необычный орган и вырезал его из остального легкого.

— Все-таки вы обнаружили орган бессмертия, — заключил Людовик. — Ошибиться невозможно.

Мари-Жозеф торопливо шагала вслед за Ивом по Зеленому ковру, прижимая к груди ящик для живописных принадлежностей с драгоценными рисунками, засвидетельствовавшими открытие, несравненную заслугу брата. Ив быстро шел впереди, а возглавляли процессию глухонемые, почти бегом толкавшие кресло его величества, так что носильщики папского портшеза изо всех сил спешили, стараясь не отстать. Рядом шла рысью изящная серая арабская лошадь графа Люсьена. Утренний туман стлался под их ногами. Ив кое-как поспевал за ними, но Мари-Жозеф это было не под силу. Она перешла на бег, радуясь, что не надела придворный роброн. Шагах в десяти от нее Ив остановился и стал нетерпеливо ждать. Факелы позолотили стены дворца, погрузили в тень сады и обвели волосы Ива светящимся нимбом.

— Давай быстрее, или совсем не успеем поспать! Ты же не хочешь, чтобы я опять опоздал на церемонию утреннего пробуждения его величества?

Он улыбнулся, поддразнивая ее.

Она вспомнила, как подвела его вчера, и невольно опустила взгляд от стыда.

По черной лестнице они стали взбираться на чердак, в свои крошечные каморки. Навстречу им попался молодой придворный в полумаске, закутанный в плащ; он бесшумно спускался по ступенькам. На их приветствие он не ответил, словно маска делала его невидимым.

Зевая и потягиваясь, Ив скрылся за своей дверью, чтобы поспать хотя бы час-другой.

Оделетт и Геркулес мирно спали в постели Мари-Жозеф, прижавшись друг к другу, теплые и разнеженные. Мари-Жозеф с трудом преодолела искушение юркнуть к ним в уютное гнездышко.

«Если я сейчас засну, — решила она, — то не смогу проснуться вовремя и разбудить Ива. К тому же я еще даже не притронулась к зарисовкам со вскрытия».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

В гардеробной Ива она зажгла высокие сальные свечи, села за стол и принялась за кропотливую работу, тщательно копируя каждый рисунок пером и тушью. Складывая листы, она обнаружила давешнее уравнение, о котором успела забыть. Она на миг отвлеклась, сосредоточившись на загадке, которая давно ее занимала: как описать создания Божьи и саму Божью волю в точных терминах? Она составила второе уравнение, для предсказания полета осенних листьев, и тотчас поняла, что оно тоже не годится, даже если добавить силу тяготения.

«Эту загадку разрешить так же сложно, как предсказать поступки моей дорогой мадам, большой любительницы осенних листьев», — подумала Мари-Жозеф, тихо веселясь.

Она стерла уравнение и всецело сосредоточилась на рисунках.

В шесть утра Мари-Жозеф отложила несколько законченных зарисовок и проскользнула к себе в комнату, чтобы переодеться. Им с Оделетт предстояло одеть и причесать Лотту; им с Оделетт и Лоттой предстояло помочь облачиться в придворный роброн мадам; всем им предстояло собраться в передней, у дверей опочивальни его величества, и вместе с ним отправиться к мессе.

«Как фрейлина мадам, не могу пренебречь своими обязанностями второй день подряд, — напомнила себе Мари-Жозеф. — Я должна явиться к мессе!»

Вчера она дала обет посетить вечерню, но совершенно об этом забыла.

В комнате царила тишина, нарушаемая только ровным дыханием Оделетт. В открытое окно, чуть-чуть сдвинув занавеску, проскользнул Геркулес; он потянулся и запел, требуя завтрак. Серый утренний свет, прокравшись через выходящее на запад окно, разбудил Оделетт. Она зажмурилась, прекрасная даже в минуту пробуждения, и ее длинные ресницы тенью легли на щеки.

— Вы так и не ложились, мадемуазель Мари? — прошептала Оделетт. — Ложитесь скорей, вы еще успеете чуть-чуть поспать.

— Мне пора, — посетовала Мари-Жозеф. — Помоги мне переодеться и причеши меня. И сама поторопись, тебя ждет мадемуазель.

Сев в постели, Оделетт внезапно вскрикнула и выдернула руку из-под перины. Рука была запятнана кровью.

— Скорей, мадемуазель Мари, дайте мне что-нибудь, пока я не испачкала простыни…

Мари-Жозеф откинула крышку сундука, выхватила ворох мягких чистых тряпок и принесла их Оделетт.

Оделетт засунула сложенные тряпки между ног, чтобы не просачивалась кровь, а потом с несчастным видом снова свернулась клубком под периной. Во время месячных она всегда ужасно страдала.

— Простите меня, мадемуазель Мари…

— Тебе сегодня нельзя вставать, — решительно сказала Мари-Жозеф.

Она положила в постель Геркулеса и гладила его полосатую мягкую шерстку, пока он не забыл о завтраке и не устроился рядом с Оделетт, прижавшись теплым боком к ее ноющей пояснице.

— В постели, с грелкой, — попыталась улыбнуться Оделетт, хотя губы у нее дрожали.

— Я велю принести тебе бульона. Выпей непременно, только поделись с Геркулесом.

— Мадемуазель Мари, вам сегодня тоже нужно запастись полотенцем.

Месячные у них с Оделетт всегда приходили в один и тот же день. Но они столько времени провели в разлуке, неужели они и сейчас одновременно начнут мучиться? Однако, прикинув сроки, Мари-Жозеф не стала спорить. Она положила между ног свернутое полотенце и с трудом принялась облачаться в парадный роброн, повторяя: «Только не испорть и второе платье!»

Бедняжка Оделетт, она испытывала во время месячных такую боль… Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Мари-Жозеф расплела волосы и убрала их совсем просто, без лент и кружев. Так она походила на наивную провинциалку из колоний, но без помощи Оделетт ей не оставалось ничего иного.

В комнате Ива она присела на край постели и осторожно потрясла его за плечо:

— Вставай, пора!..

— Уже не сплю, — пробормотал он.

Мари-Жозеф нежно улыбнулась и снова потрясла его за плечо. Он сел, потер глаза и потянулся.