Перекрестное опыление - Владимир Александрович Шаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И дело не исчерпывается этими открытыми, видимыми миру врагами. Конечно, каждому было бы проще, если знать, что вот здесь граница: по нашу её сторону – добро, по другую – зло. Иди и покончи с ним. Правда на твоей стороне.
Все, однако, куда сложнее, потому что этой ясной линии фронта нет и в помине. Враг, он не где-то далеко, за тремя морями, он везде, в числе прочего – кто знает? – может, и в твоем собственном доме. Вся страна выше крыши переполнена изменниками и предателями, шпионами и двурушниками, вредителями, диверсантами и саботажниками. Доверять нельзя никому. Ты должен быть готов, что и твои отец, мать, твои брат или сестра тоже окажутся из их числа. Что и они продались, перекинулись и теперь только и ждут случая воткнуть тебе нож в спину.
Все это говорится не для красного словца. Бесконечные аресты и показательные судебные процессы – их заседания транслировались по радио, а протоколы этих заседаний, причем сплошь и рядом без купюр, десятками страниц изо дня в день печатали центральные газеты. И люди верили этому. Конечно, не все, но большинство не сомневалось, что гибель горняков от взрыва метана или заваленных в шахтах породой есть хорошо спланированная и безжалостно осуществленная акция вредителей, готовых на любые преступления, лишь бы помешать нам выстроить коммунизм.
И трудно было не верить. Пару лет назад знакомая нью-йоркская славистка рассказывала, что слышала лекцию видного американского профессора-юриста, который объяснял студентам, что очень внимательно прочитал все протоколы Шахтинского дела и ни один эпизод не вызвал у него ни малейших сомнений. Столько живых деталей и подробностей никогда не придумаешь, и то, как подсудимые признавали свою вину, каялись перед народом – во всем была масса искренности. В общем, если бы он был судьей на этом процессе, он бы вынес обвиняемым не менее суровый приговор, чем его советские коллеги.
Нескончаемое, не знающее спада напряжение поддерживалось не одними газетами и арестами. Друг отца, чье детство прошло в коммуналке на Большой Полянке (то же самое происходило и на других центральных улицах города), рассказывал, что в 30-е годы под его окнами чуть не каждый день волной прокатывались демонстрации, напоминающие процессии флагеллантов. Траурные песнопения и победные марши, то призывающие ко вселенской скорби, то требующие столь же безмерной радости. А за ними толпа со знаменами и транспарантами, сегодня ликующая по случаю спасения очередных полярников, а на завтра уже других полярников оплакивающая.
Об этом напряжении, его причинах, истоках, происхождении и пойдет речь дальше. Но сначала – целый ряд разнородных замечаний, которые, возможно, следовало бы перенести в конец данной работы.
Начну с того, что постоянное, пестуемое властью ожидание чего-то страшного и неизбежного, кануна, преддверия конца старого мира, гибели и разрушений, которые не обойдут ни один дом, ни одну семью, и не должны обойти, потому что без этого разрушения, не пройдя через него, им (разрушением) не очистившись, нам не спастись, склонило чашу весов в пользу советской власти, сделало её в понимании многих как бы рентабельной.
Потому что везде это разрушение уже вовсю шло, а у нас благодаря бдительности органов ГПУ – НКВД и Особым совещаниям, благодаря индустриализации и перевооружению армии, благодаря исправному социальному лифту – лифтеры, что его обслуживали, несчетная армия кадровиков, бдительно следящих, чтобы наверх поднимались только свои, а чужой не мог об этом и помыслить – да, у нас была коллективизация и голодомор, массовые аресты и казни, но многим это стало казаться платой, пусть и очень высокой, чтобы на самом краю удержать ситуацию. Подготовиться к грядущему апокалипсису и выйти из него с наименьшими потерями. Да и потом, даже если «воронок» затормозит у твоего подъезда, остается надежда, что пришли за соседом.
Война с немцами как будто подтвердила правильность этих расчетов, но известно, что Сталин, несмотря на нашу победу, Отечественную войну не любил, и День победы, пока он был жив, так и не стал у нас праздником. И это тоже понятно. Начало войны и её ход в первые два года, миллионы солдат, во главе с командирами практически без боя сдававшиеся в плен, и враг, дошедший до Волги, другие миллионы убитых и искалеченных свидетельствовали о наших фатальных, непростительных ошибках, о его личных ошибках, полном непонимании им того, что творилось в Европе в 30-е годы, кто был нашим настоящим и злейшим врагом, а кого следовало всеми силами и, невзирая на идеологические догмы, поддерживать. Вдобавок солдаты, через четыре года войны живыми вернувшиеся домой, то есть те, кто видел Европу, пусть и полуразрушенную, без особых трудов поняли, что гниение и распад, о которых твердила наша пропаганда, чистой воды ложь.
И другой ряд соображений, необходимых мне, чтобы оконтурить постройку. Они касаются уже не Сталина, а Андрея Платонова, автора «Чевенгура», «Котлована», «Джан», без которых, убежден, многое в нашем прошлом так и не удастся понять.
Платонов – давно признанный классик, тем не менее людей, относящихся к нему до крайности недоброжелательно, и по сию пору немало. Обвинения, которые выдвигаются, самого разного свойства и порядка, вплоть до политических. Но, наверное, главное среди них, что проза Платонова написана на новоязе, что её метафорика и образный ряд исковеркали русский язык. Последнее время я все чаще склоняюсь к тому, что эта нелюбовь к Платонову и к языку его прозы сделалась у нас эвфемизмом даже не нелюбви к революции, а надеждой и попыткой выстроить жизнь так, будто революции вообще не было.
Еще в конце 80-х годов у нас в стране возникло течение, которое верило, что всю советскую историю можно свернуть, как старый ковер, и отправить в чулан, а дальше, прямо из предвоенного 1913 года перескочить в 90-е годы и продолжать жить, будто ни октября 1917 года, ни всего, что за ним последовало, не было. В конце концов, недаром некоторые вероучители утверждают, что и Господь в свое время вычеркнул год, когда Ной с семейством плавал на ковчеге, то есть год Потопа – из счета лет от Сотворения мира. Чтобы суметь это сделать, необходимо было не просто осудить советскую историю, а вычеркнуть, стереть её из народной памяти. Платонов же несомненно был самым точным и самым честным свидетелем нашего прошлого. Того, что оно действительно было
