Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский

«Медовая ловушка. Сгорел на бабе. Врет? На пушку берет? Или все уже знает?»

— Андрей Иваныч, такого разговора не понимаю. Если что-то конкретное — скажите. А так, намеками пугать меня не надо. Я все же не зря с Альбертом сотрудничал.

— Ладно, Шестернев. Ты мужик, и я мужик, бывает с нами такое, ты не первый и не последний — ловят нас бабы на сладкое, куда деваться. Тем более ты молодой, не по своей воле без жены приехал — я правильно понимаю? Вот. Значит, полвины с тебя долой. И давай-ка мы с тобой, Александр, как мужики поговорим. Можешь не признаваться, я все равно все знаю.

«Знает. Выследил. Капнули. Донесли. Спасибо. Молодцы!»

— Ничего не было.

— Ясное дело: ты трахал диван. Еще спасибо скажи, что иранцы тебе на хвост не сели. Или уже сели?

— Никто мне никуда не сел.

— Значит, сядут. И выхода у тебя не останется. Не к послу Капышину ты тогда побежишь — ко мне. Прибежишь и скажешь: Андрей Иваныч, защити. А как я тебя защищать буду, если ты мне не доверяешь, открыться не хочешь. Причем добровольно, в духе перестройки и гласности. Я тебя, Шестернев, в ванну с серной кислотой окунать не собираюсь.

«Если сейчас признаюсь, смогу рассказать ему про Макки, и тогда будет шанс, что он меня как-то прикроет. Не признаюсь, угроза Макки остается. Часы идут. Тик-так, тик-так… Время еще есть. Что делать? Что делать, дед?»

Саша налил себе виски, выпил махом. Зажевал маслиной.

— Ну, Сташевский? Чего задумался, второй секретарь? Время бежит. Я жду. Страна ждет. Вспоившая, вскормившая тебя страна ждет, как пойдет у нас с тобой дело.

«Нет у меня выхода, дед. Макки я боюсь больше. Гэбэшники — не подарок, но они родненькие, свои, от них хоть знаешь, чего ждать, дальше Колымы не зашлют, а персы… черт их знает, сразу могут голову оторвать или напялить на кол… И потом, не становиться же мне предателем, дед!»

— Мехрибан ни в чем не виновата, — сказал Саша. — Все я.

— Наконец-то!.. Орел! Девчонку выгораживаешь — благородно… — Теперь выпил Костромин; выпил и закашлялся… — Зараза нерусская, плохо пошла…

— Что дальше? Как наказывать будете, Андрей Иваныч?

«Сказать про Макки? Самое время. Или подождать? Послушать, до чего он договорится?»

— А дальше, Александр, ты у меня в руках. Вышлю тебя в Союз, следом телегу накатаю, уволю с работы с выговором строгим, чтоб никуда тебя больше на идеологическое место не взяли, а еще сделаю невыездным, ну и так далее. Короче, капитально сломаю тебе жизнь….

— За что так много, Андрей Иваныч? За любовь?

— Вот именно, за блядство твое. Да еще иностранное. Наказать придется вдвойне. Сурово наказать.

Сделав паузу, Костромин всем своим неповоротным туловом подался в сторону Саши и пристально, цепко вгляделся в знакомое, настороженное лицо.

«Учитель хренов, оглашай приговор. Казнь, кастрация, ссылка?»

— Хотя есть у тебя, сынок, возможность выжить. Одна и единственная, — неожиданно сказал Костромин. — Если сдюжишь — простим, руку пожмем и все такое. Как, кстати, у тебя на работе?

«Что ему моя работа? Темнит. Закладывает петли».

— Москва вроде бы довольна. Выпускаем бюллетень, увеличиваем количество публикаций.

— Сынок! Подотрись ты своими публикациями! Неужели думаешь, за этим тебя сюда прислали? Нет, дорогой. Мне и стране другое от тебя требуется… — Костромин так близко придвинулся к Саше, что родинка на нижней его губе выросла до размеров сизой горошины…

«До чего же некрасивы люди при жизни. Еще отвратительней они в гробу».

— …Мне агентура нужна, Шестернев, люди, сеть, понимаешь? Чем больше, тем лучше.

— Понимаю, Андрей Иваныч.

«Я-то здесь при чем? Это твой геморрой, резак».

— Ты поедешь в известную тебе газету «Захматкеш», к своему знакомому издателю, господину Реза Наджи. Слушай в оба уха, сынок. Ты сделаешь так, чтобы он подписал бумагу, которую я тебе дам. Как добьешься — не знаю. Уговори, заговори, обаяй, как эту свою Мехрибан, припугни, наобещай — все таланты в ход пусти. Бумага, кстати сказать, ничтожная. «Я такой-то согласен оказывать услуги работникам советского консульства в Тегеране». Все! Остальное — дело не твое. И, главное, денег ему сунь, обязательно, чтобы взял. В бюджете твоего Бюро есть статья расходов за публикации в местной прессе. Это наши деньги, Александр, комитетские, ты должен это знать. Возьми с запасом, тыщенок пять-шесть туманов, по ходу разберешься, но много не давай, не балуй…

«Да это вербовка в чистом виде! Слово отвратительное, смысл еще лучше. Но честь оказана именно тебе, гордись!..»

— Андрей Иваныч, извините, это вербовка?

— Теперь правильно формулируешь. Вербовка — высшая точка наших усилий и божественно звучит, согласись. Вербовка!.. А почему божественно? Потому что делать тебе ничего особенного не надо, и что опыта нет — не страшно, даже лучше для Наджи, напряга для него меньше. Подпись, простая его закорючка, а лучше отпечаток пальца, и он наш.

«Вербовка, вербовка — родная винтовка, горячее сердце в груди… Стоп, при чем здесь Светлов? Поэзия спасает от страха?.. Эти умники выбрали Наджи. Глупость! Абсолютно непроходимый вариант. Глупость или подстава».

— Он откажется. Насколько я знаю, Наджи — упертый хомейнист. В лучшем случае выставит меня коленом под зад, в худшем… Андрей Иваныч, бросьте Наджи, это ошибка!

— Не откажется он, не должен. Щенников глубоко почву разрыхлил, все подготовил, но сгорел, как герой, по другому делу и не успел. Теперь ты, молодой и перспективный, дело завершишь. Александр, это приказ.

«Суетится. Очень хочет. Понятно, у него тоже есть начальство и виды на свою карьеру… Я подхвачу знамя из рук упавшего бойца. Потом, возможно, и сам упаду. Нормальный ход. Дело безнадежное. Деваться мне некуда».

— Я согласен.

Костромин наполнил емкости напитком; стаканы состукнулись в пространстве, и ток единения с ГБ стеганул Сашу по нижней части живота.

— Молодец… Да, ход рисковый, — сказал Костромин. — Не пугаю, но… он может и крик поднять, и полицию вызвать — на любую провокацию пойти. Тогда первым делом уничтожишь бумагу, обо мне — ни слова…

«Боится скандала и высылки. Жертвует мною как пешкой. Тоже нормально. Страх и вранье — вот на чем они стоят. И я вместе с ними».

— Я вас понял.

— Можешь отказаться, сынок. Имеешь право. Подумай. Лучше сразу отказаться, чем после в штаны наложить. Но учти: договор у нас с тобой — железо. Если откажешься — высылка тебе и наказание по полному меню. Извини.

«Чистый, блин, штрафбат. Грудь в крестах или голова в кустах. Русская классика, от нее — никуда».

— Я не откажусь… Завтра поеду к Наджи… На бумагу можно взглянуть?

Костромин неожиданно крепко сжал ему руку своей бескостной рукой.

— Знал я, сынок, ты не подведешь. А сдюжишь — много тебе простится, от меня, от руководства ни в чем тебе отказа не будет. Кстати, не думай, что будешь в одиночестве, наши люди тебе пособят.

— Чем? Кто?

— Подстрахуют, увидишь… — Встал и направился к сейфу; клацнул ручкой и, отвалив в сторону дверцу, извлек заготовленный типографский бланк.

«Я такой-то согласен оказывать услуги работникам советского посольства в Тегеране», — прочел Саша и усмехнулся, вспомнив, что почти такую же рабскую бумагу подписал в Москве у Альберта.

«Ты жаждал подвига, сексот, — вот он. Чистое извращение. Уговоришь Наджи — станешь героем. Героем ГБ местного значения, но все-таки. Тогда и расскажешь Костромину про Макки. Надо продержаться. Время еще есть».

Он спрятал бумагу в накладной карман джинсовой куртки. «Бумага — судьба», — мелькнуло у него. Выпили по последней, и вместе с последней маслиной его озадачила любопытная мысль. «Интересно бы знать, — подумал он, — скольких лопушков типа меня отправил на первую вербовку Костромин? И еще: случайно ли в моем конкретном примере сработал механизм с Мехрибан или это отработанный ГБ прием? Посылают мужика в загранкомандировку одного, ставят его в невыносимые, без женщин, условия, потом дожидаются, пока он влипнет в медовую ловушку, а потом безнаказанно его шантажируют? Значит ли это, что все советские законы прописаны под ГБ?»

Отвечать он не стал, не хотел выглядеть идиотом.

27

Домой вернулся не поздно; у двери ждал сюрприз.

Волос был порван.

«Кров обыскали, — сообразил он. — Заинтересовались наконец-то. Что нашли? Ясно, что. Подтирки в туалетном ведерке. На них огромное количество полезной информации. На здоровье.

Аббас не спит, Аббас бодрствует, Аббас всегда на посту», — подумал он и послал Аббаса подальше. Виски помогало оставаться смелым.

«Спать, — сказал он себе, — хочу спать. Завтра все как-нибудь определится». Завтра он сделает все, что сможет.

Скинул куртку с бумагой-судьбой, проковылял в туалет, умылся.