Загадка песков - Эрскин Чайлдерс

– Послушай, Дэвис, я чертовски сожалею насчет своих шуточек по поводу тебя и фройляйн Долльман. (Нет ответа.) Разве ты не видишь, что этого было не избежать?

– Господи, как я жалею, что вообще ходил туда, – хрипло произнес он. – С этими высадками на берег всегда так.

При этих словах мне не удалось удержаться от улыбки, но Дэвис на меня не смотрел.

– Вот торчим мы тут, как дураки, ходим, как туристы из бюро Кука. Я не могу играть в твои игры – они слишком мутны для меня, но…

Тут я взбеленился.

– Послушай, я старался, как мог. Это ты все испортил. С чего дались тебе эти утки?

– Утки-то – пустяк. С какой стати ты все разболтал: про письмо, про Форин-оффис, про «Корморан», кораблекрушение, про…

– Ты ничего не понял? Не заметил ловушек, которые он нам расставлял? Мне пришлось соображать на ходу. Мы оказались совершенно не готовы к такому повороту, но сумели выкрутиться очень даже неплохо.

Дэвиса было не остановить.

– Достаточно скверно уже было рассказать про наши промеры и исследования…

– Но ты ведь сам на это согласился!

– Уступил твоим настояниям. Теперь про исследования придется забыть.

– Зато остается затонувший фрегат.

– Да к чертям этот фрегат! Это все пустышка, иначе фон Брюнинг не трепал бы языком. Зато все эти проливы…

– К чертям проливы! Я знаю, нам нужна свобода действий, но в какой-то момент мы должны будем заглянуть на Нордерней, и если Долльмана нет дома…

– Зачем ты приплел мисс Долльман?

Вот так, не сразу, но мы подошли к истинной причине нашей размолвки. Я понимал, что Дэвис не в себе и не успокоится, пока этот вопрос не будет улажен.

– Вот что, – начал я. – Ты вытащил меня сюда себе на помощь, потому что я, по твоим словам, умен, говорю по-немецки и (тут мне не удалось удержаться от иронии) люблю яхтинг. Но теперь ты искренне желаешь отделаться от меня.

– О нет, я вовсе не намекал на это! – возразил Дэвис. – Мне жаль, я просто расстроен.

– Знаю. Но это все твоя вина. Ты не был честен со мной. В нашем деле есть сложности, о которых ты всегда избегал говорить. Я на тебя не давил, надеясь, что со временем ты мне доверишься. Но…

– Да, я не решился.

– И вот тебе результат. Наши руки были связаны. Не упомянуть в разговоре с фон Брюнингом про Долльмана – глупость. Сказать, что он пытался утопить тебя, – глупость ничуть не меньшая. Версия событий, на которой мы сошлись, была лучшей, и ты прекрасно ее изложил. Но по двум причинам мне пришлось затронуть дочь. Во-первых, стоило зайти разговору про Долльманов, ты так сконфузился, что поставил наши позиции под вопрос. Во-вторых, версия наша, пусть даже самая безопасная, выглядит в лучшем случае подозрительно. Даже с твоих слов было понятно, что Долльман обошелся с тобой скверно, бессовестно даже, но ты делаешь вид, что все в порядке. Требовался мотив, чтобы объяснить твое великодушие и намерение нанести немцу дружеский визит. Мне пришлось его изобрести, вернее, я подтолкнул фон Брюнинга к выводу.

– А зачем нам вообще навещать Долльмана? – буркнул Дэвис.

– Да брось!

– Но неужели ты не видишь, каким дураком меня выставил? Как глупо я чувствовал себя?

Я видел, и, оценив всю степень его огорчения, сам чувствовал себя негодяем. Но понимал еще и то, что, кто бы ни был виноват, мы загнали себя в нелепую ситуацию, вроде тех, что обыгрываются в дешевых пьесках, где цепь недопонимания и притянутых за уши нелепых совпадений все громоздится и громоздится, тогда как зритель уже зевает в ожидании развязки. На сцене такие вещи проходят, но нам тянуть было некогда.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Но тебе стоило рассказать мне все. Ты не хочешь сделать это сейчас? Просто изложи голые факты. Я ненавижу сантименты, как и ты.

– Мне сложно признаваться людям… в таких вещах, – промолвил Дэвис. Я молчал. – Она мне нравится. Очень. – Наши глаза встретились на секунду, за которую было сказано более чем достаточно для того, чтобы мы, представители своей немногословной расы, поняли достаточно. – Она… она совсем не похожа на него. Вот в чем причина моей нерешительности. В Шляй-фиорде я рассказал тебе лишь половину. Знаю, мне стоило открыться и попросить у тебя совета, но я тянул. Надеялся, что мы сумеем найти, что надо, и покончим с нашей игрой, не входя в эти воды.

Меня не удивляла больше его слепая преданность «проливной теории», вера в которую подпитывалась личными мотивами.

– И все-таки ты всегда допускал иное развитие событий, – сказал я. – В Шляй-фиорде ты говорил о сведении счетов с Долльманом.

– Помню. Одна мысль о нем сводила меня с ума. Я приложил все усилия, чтобы выбросить ее из головы.

– Но в Брунсбюттеле она вернулась? Причиной, как понимаю, новости, которые мы там получили.

– Да.

– Дэвис, между нами не должно больше быть никаких секретов. Давай начистоту. Ты уверен, что не ошибся в ней? Ты ведь утверждаешь, и я склонен верить, что Долльман – предатель и убийца.

– Забудь ты про убийцу! – перебил меня Дэвис. – Это-то тут при чем?

– Ну хорошо, предатель. Но в таком случае его дочь тоже под подозрением. Постой, дай договорить! Она оказалась ему по меньшей мере очень полезна. Ведь это ей удалось – с собственных твоих слов – уговорить тебя пойти с ними.

– Постой, Каррузерс! – твердо заявил Дэвис. – Знаю, ты хочешь, как лучше, но не надо. Я верю ей.

Я поразмыслил немного.

– В таком случае у меня есть предложение: как выберемся из этой дыры, так прямиком поплывем в Англию.

«И тогда, коммандер фон Брюнинг, вы не упрекнете меня в пренебрежении к вашим советам», – подумал я.

– Нет! – воскликнул Дэвис, приподнявшись и посмотрев на меня. – Ни за что! Подумай о том, что на кону, подумай о предателе, который плетет интриги вместе с немцами. Бог мой!

– Отлично. Я с тобой до конца. Но давай посмотрим в лицо фактам. Нам необходимо прижать Долльмана. А это невозможно, не причинив боли ей.

– И нет никакой иной возможности?

– Нет. Взгляни на дело трезво. Следующий момент: абсурдно надеяться, что мы обойдемся без визита к ним. Десять против одного, что свидеться придется, если мы хотим добиться успеха, конечно. Насчет покушения у нас фактов нет, одни подозрения. И мы даже не знаем достоверно, с кем имеем дело. Согласен, нам теперь нет другого пути, как на Нордерней. Но даже если мы не пойдем туда, то какой прок от всех наших исследований? Сомнительный. Мы если не под подозрением, то под наблюдением, и это лишает нас девяти десятых наших возможностей. Проливы? Да, но неужели, если они имеют для немцев такую важность, нам, пусть даже простым яхтсменам, позволят вот так вынюхивать и везде шляться? Да и если всерьез, то, оставляя в стороне их значение во время войны, коего я не отрицаю, точно ли в них кроется подоплека всего этого дела? Но к этому мы вернемся в свое время. Главное вот в чем: что мы предпримем, если столкнемся с Долльманами?

На лбу у Дэвиса выступили капли пота. Я чувствовал себя пыточных дел мастером, но ничего не мог поделать.

– Обвиним его в попытке покушения? Но тогда на нашем деле можно ставить крест. Нам стоит проявлять дружелюбие. Ты поведаешь ему ту же историю, что сегодня, и, быть может, он в нее поверит. Если так, тем лучше, если нет, то опровергать ее тоже не станет, и у нас сохранится шанс. Мы выиграем время и одновременно будем держать негодяя на крючке. Если будем изображать дружелюбие.

Лицо Дэвиса исказилось от боли. Я безжалостно закрутил гайку еще на оборот.

– Дружелюбие в отношении их обоих, я имею в виду. Ты проявлял его раньше; девушка очень нравилась тебе. С чего все менять?

– Э, брось свою адскую логику!

– Хочешь махнуть на все рукой и удрать в Англию? – снова спросил я с коварством инквизитора. – Сыт по горло? (Нет ответа.) Она до сих пор тебе не безразлична, а это упрощает дело.

Тут моя жертва не выдержала:

– Ты к чему клонишь, Каррузерс? Чтобы я сыграл на своих чувствах к ней, на ее невинности и доверчивости? О Боже! Ты на это намекаешь?

– Нет, совсем нет. Я не такой мерзавец и не глупец и слишком хорошо знаю тебя. Если фройляйн Долльман не знает об истинной личине отца и симпатизирует тебе, а ты ей, что есть истина, то только представь себе эту ситуацию! Парень, очнись, взгляни в лицо правде! Меня вот что беспокоит: может ли она быть такой, какой тебе кажется? Представь себе положение Долльмана, если подозрения наши насчет него справедливы: подлейшее существо на свете – надо иметь очень темное прошлое, чтобы докатиться до такого, – состоящее на жалованье у немцев. Остальное домысли сам.

Мне хотелось прибавить: «И если ты воспользуешься своими преимуществами, то повысишь наши шансы». Но понимание полной бесполезности подобных намеков заставило меня промолчать. А какой план рисовался у меня в голове! План заманчивый и честный к тому же, способный дать нам преимущество над противниками, обернуть те коварные течения и водовороты, с которыми сталкивались мы в здешних водах по их милости, против них самих. Но Дэвис остается Дэвисом, и ничего тут не поделаешь – его верность и простота неизменно приводили меня в смущение. И самое ужасное, самое жестокое во всем этом, что именно эти качества до предела обостряли разыгрывающийся в его душе конфликт между любовью и патриотизмом. Припомните, что последний был главной движущей силой в его жизни, да тут еще ему выпал такой блестящий шанс внести свой вклад, – и тогда поймете всю горечь этого внутреннего противоборства.