До свидания там, наверху - Пьер Леметр

Лавалле было решил, что должен исполнить профессиональный долг:

– С вашего позволения, эта модель не предназначена для подобного применения. Видите ли…

– Применения? – резко переспросил Прадель. – Какого применения?

– Для транспортировки, уважаемый господин! Еще раз, транспорт – это все!

– Вы отправляете их плашмя. При отправке никаких проблем!

– Да, при отправке…

– По прибытии вы их собираете, тоже никаких проблем!

– Разумеется. Сложности, видите ли, смею настаивать, сложности начинаются в тот момент, когда гробы начинают перемещать: их выгружают из машины, ставят на землю, переносят, приступают к захоронению…

– Я понял, но с этого момента это уже не ваша проблема. Вы поставили товар, на этом все. Не так ли, Дюпре?

Прадель недаром обратился к своему управляющему, так как эту проблему предстояло решать именно ему. Впрочем, он не собирался дожидаться ответа. Лавалле хотел было привести новые доводы, сослаться на репутацию своего предприятия, подчеркнуть… Анри пресек его порыв:

– Так вы сказали, тридцать три франка?

Столяр поспешно извлек свой блокнот.

– Учитывая количество, которое я заказываю, пусть будет тридцать франков, а?

Пока Лавалле искал свой карандаш, он потерял еще по три франка на гроб.

– Нет-нет! – воскликнул он. – Тридцать три – это с учетом количества!

Чувствовалось, что на сей раз и именно в этом пункте Лавалле ни за что не уступит. Тут он уперся:

– Тридцать франков, нет, об этом не может быть и речи!

Казалось, что он вдруг вырос на десять сантиметров, побагровевшее лицо, дрожащий в руке карандаш, неуступчивый, да он убьется на месте за три франка!

Прадель склонил голову, утвердительно кивая, понимаю, понимаю, я понимаю…

– Ну ладно, – сказал он примирительным тоном, – хорошо, тридцать три франка.

Эта внезапная капитуляция всех поразила. Лавалле занес цифру в блокнот, от нежданной победы его пробила дрожь, от страха он чувствовал ужасную усталость.

– Дюпре, скажите… – заговорил Прадель с озабоченным видом.

Лавалле, Дюпре, бригадир вновь напряглись.

– Для Компьени и Лаона размер метр семьдесят, так?

Заказ варьировался в зависимости от размера, начиная от гробов по метр девяносто (довольно немногочисленных) к гробу в метр восемьдесят (несколько сот штук) и доходя до наиболее распространенной категории – метр семьдесят – средний размер. Несколько лотов касались гробов меньшего размера – метр шестьдесят и даже метр пятьдесят.

Дюпре кивнул. Метр семьдесят, именно так.

– Мы считаем по тридцать три франка за гроб размером метр семьдесят, – продолжил Прадель, обращаясь к Лавалле. – А за размер метр пятьдесят?

Удивленные этим новым подходом, изготовители не знали, какая конкретно будет разница при изготовлении гробов меньшего размера. Управляющий лесопильным производством такого варианта не предвидел, ему надо было все обсчитать, он вновь открыл свой блокнот, стал применять тройное правило, что отняло массу времени. Все ждали. Прадель по-прежнему стоял возле соснового гроба, он уже не поглаживал по крышке, а просто не сводил с него глаз, будто предвкушал удовольствие с новенькой девицей в борделе.

Лавалле наконец оторвался от блокнота, цифра уже сложилась у него в голове.

– Тридцать франков… – провозгласил он потухшим тоном.

– У-ух… – проронил Прадель, задумчиво приоткрыв рот.

До всех начали доходить практические последствия: если уложить солдата ростом метр шестьдесят в гроб метр пятьдесят. Бригадир представил, что нужно сдвинуть череп покойника, прижав подбородок к груди. Дюпре думал, что, скорее, нужно уложить труп на бок, слегка согнув его ноги. Гастон Лавалле не думал ни о чем таком, у него два племянника погибли на Сомме в один и тот же день, семья вытребовала тела, он лично делал гробы – из массива дуба, с большим распятием и с позолоченными ручками, и ему совершенно не хотелось представлять, каким образом втиснуть тело в гроб не по размеру.

Прадель сделал вид, что задает пустяковый вопрос так, на всякий случай:

– Скажите мне, Лавалле, а почем выйдут гробы размером метр тридцать?

Час спустя было подписано принципиальное соглашение. Каждый день две сотни гробов должны поступать на вокзал Орлеана. Цена за штуку опустилась до двадцати восьми франков. Прадель был весьма удовлетворен результатом переговоров. Разница вполне компенсировала стоимость «испано-сюизы».

15

Шофер вновь пришел сообщить мадам, что машина мадам ожидает мадам и что если мадам не сочтет за труд… Мадлен повела рукой, спасибо, Эрнест, я иду, и сказала с сожалением:

– Прости, Ивонна, но мне пора ехать…

Ивонна де Жардан-Болье махнула рукой, конечно-конечно, но даже не сделала попытки встать – это было слишком хорошо, невозможно уехать.

– Какой у тебя муж, моя дорогая! – повторила она с восхищением. – Какая удача!

Мадлен Перикур спокойно улыбнулась, бросила взгляд на свои ногти, подумав: вот сволочь! – и просто ответила:

– Ну-ну, воздыхателей у тебя достаточно…

– О, я… – ответила молодая женщина с фальшивым смирением.

Ее брат Леон для мужчины не вышел ростом, но Ивонна, та была достаточно хороша собой. Конечно, если вам нравятся шлюхи, мысленно добавляла Мадлен. Большой рот, вульгарный, нетерпеливый, который сразу же наводил на похабные мысли, на этот счет мужчины не обманывались, в свои двадцать пять лет Ивонна уже переспала с половиной Ротари-клуба. Мадлен несколько преувеличила: половина Ротари – это уже перебор. Но ее суровость можно было понять и простить: Ивонна спала с Анри всего лишь пару недель, и ринуться так скоро к его супруге, чтобы насладиться спектаклем, было очень неприлично. Куда более неприлично, чем стакнуться с мужем Мадлен, что, по сути, было совсем не сложно. Другие любовницы Праделя выказывали большее терпение. Желая насладиться своей победой, они по крайней мере выжидали, чтобы представился случай, симулировали нечаянную встречу. Затем все вели себя одинаково, рассыпались в жеманных улыбках: «Дорогая, ах, какой у тебя муж, как я тебе завидую!» Одна из них в прошлом месяце даже рискнула заметить: «Заботься о нем хорошенько, как бы не увели!..»

Уже много недель Мадлен почти не видела Анри. Множество поездок, встреч, едва удавалось улучить момент, чтобы трахнуть очередную подругу жены, этот государственный заказ полностью им завладел.

Анри возвращался поздно, она наваливалась на него сверху.

Утром он вставал рано. Как раз перед этим она вновь использовала момент.

В остальное время он спал с другими, отправлялся в деловые поездки, звонил, оставлял лживые сообщения. Все знали, что он ей изменяет (слухи поползли с конца мая, когда его заметили в обществе Люсьены д’Орекур).

Г-н Перикур страдал от такого положения вещей. «Ты будешь несчастна», – предупредил дочь, когда та сообщила, что выходит замуж, но это не помогло, она положила свою руку на руку отца, и все. Он дал согласие, а что делать?

– Ну ладно, – прокудахтала Ивонна, – на сей раз я тебя покину.

Ее миссия достигла успеха, достаточно было взглянуть на улыбку, застывшую на лице Мадлен, послание дошло. Ивонна ликовала.

– Как мило, что ты заглянула, – сказала Мадлен, вставая.

Ивонна замахала рукой, какие пустяки, они обменялись поцелуем, скула к скуле, губки чмокнули пустоту, убегаю, до скорого. Среди прочих девок эта, несомненно, была самая паскудная.

Этот неожиданный визит сильно задержал Мадлен. Она взглянула на большие стенные часы. В конце концов, это даже к лучшему, в девятнадцать тридцать у нее больше шансов застать его дома.

Когда машина остановилась у въезда в тупик Пер, было уже начало девятого. Парк Монсо и улицу Маркаде разделял не просто один округ, но целый мир, от приличных кварталов к плебейским, от роскоши к жизни с хлеба на воду. Перед особняком Перикуров обычно были припаркованы один «Паккард Твин Сикс» и один «Кадиллак-51» с мотором V8. Здесь же сквозь тронутые червоточиной перекладины забора Мадлен узрела нагромождение тележек со сломанными ручками и облысевших шин. Это ее не ужаснуло. По матери она происходила от грубошерстных накидок, а по отцу, предки которого были скромного происхождения, от сохи. Хотя и с той и с другой стороны в бедности жило лишь первое поколение, все же это воспоминание было частью истории Мадлен, нужда, безденежье – это как пуританство или феодализм, забыть трудно, впечаталось в следующие поколения. Шофер же – все шоферы у Перикуров носили имя Эрнест, начиная с самого первого Эрнеста, – итак, Эрнест, провожая взглядом удаляющуюся госпожу, взглянул на двор с отвращением, его династия насчитывала только два поколения шоферов.