Тридцать дней тьмы - Дженни Лунд Мэдсен

однако вовсе не была убеждена, что согласна с ней. Теперь, когда нога была перевязана, а кофе разлит по чашкам, ее уязвленные чувства казались ей пустяком по сравнению с убийством племянника Эллы и нападением на ее дом. Ну уж нет, с ней им так просто не справиться! Йорну Йоду не удастся заставить ее отказаться от проекта, если, конечно, это то, чего он добивается, и, разумеется, пошел он с этими своими «детективными наработками»! Пульс ее снова бешено застучал, отдаваясь в ноге. Собраться, взять себя в руки, больше никаких контактов с Бастианом, справиться со всем самостоятельно и доказать, что она сможет написать этот детектив и сделает это хорошо! Без их помощи. Вот таков будет план. Ханна разочаровалась в Бастиане и была по-настоящему уязвлена. Одно дело, когда он заигрывает с Йорном на профессиональной или скорее даже деловой почве, и совсем другое, когда он злоупотребляет ее доверием как друга. Ханна всегда полагала, что дружеские отношения сродни любовным, что касается отсутствия логики при возникновении ревности. Если в силу веских причин тебе не нравится кто-то, с кем общается твой друг или партнер, то ты вполне вправе ожидать от него прекращения этих отношений. Интересно, кстати, а Виктор запретил бы Маргрет общаться с ней? Ханна покосилась на разбитый телефон, который Элла пыталась починить с помощью липкой ленты, однако он так и не включился, несмотря на неоднократные попытки. Да ладно, не имеет значения. У Маргрет даже ее номера нет, а с Бастианом она не желает разговаривать. Следовательно, телефон ей не нужен.

25

Перед отходом ко сну Ханна написала еще три страницы, развивая линию Эдит, на которых та задумывает и осуществляет с исключительной жестокостью свою месть. Фактически на этих трех страницах постепенно вырисовывающегося детектива простились с жизнью еще два человека. Перед ее внутренним взором поочередно возникали лицо заколотого ножом Йорна и хорошо знакомые черты Бастиана. Чистой воды катарсис! От написанного Ханне захотелось выпить, однако в чемодане остались лишь пустые бутылки. Она посмотрела на часы. Почти полночь. Нет, слишком далеко. Да и какое жалкое зрелище она будет являть собой, ковыляя в деревню с разбитым пальцем. Элла уже легла, и Ханне пришло в голову, что шансы найти в доме какой-нибудь алкоголь, быть может, и не совсем равны нулю. Да, конечно, она не видела здесь ни вина, ни пива, ни крепких напитков, но ведь она их и не искала. Воодушевленная этой мыслью, она поковыляла к лестнице. Кухня – ничего. Гостиная – ничего. Ханна раздраженно хмыкнула и, взгромоздившись на стул, осмотрела самый дальний из кухонных шкафов и все прочие потайные места в гостиной. Затем задумалась. В поврежденном пальце толчками пульсировала кровь. Дровяной сарай? Было ли там что-то похожее? Ханна не помнила, чтобы видела там что-нибудь, кроме дров и инструментов. Погреб, если таковой имеется? Насколько она знала, нет. Было бы слишком оптимистичным надеяться, что в доме простого сельского жителя есть винный погреб. А может, подвал для самогоноварения? О’кей. Глубокий вдох. Надо бы поубавить свой пыл процентов на шестьдесят. Сидя и жалея себя, Ханна уже совсем было пришла к мысли, что никакой алкоголь ей не нужен, как вдруг вспомнила о кабинете Эллы. Кабинет находился в двух дверях от ее комнаты, она несколько раз равнодушно заглядывала внутрь, и он всегда выглядел одинаково скучно. Маленький письменный стол со стулом, книжная полка с книгами, и все это покрыто пылью и окутано аурой застоя, что напоминало Ханне атмосферу какого-то музея. А вдруг в этой комнате обнаружится маленькая бутылочка спиртного? Внезапно боль в пальце почти утихла, и она чуть ли не вприпрыжку стала взбираться вверх по лестнице.

К ее удивлению, дверь оказалась запертой. Черт! Ну почему именно сейчас? Нет, видимо, это какая-то ошибка. У Эллы не было замка даже на ванной комнате, что уже пару раз приводило к неловким ситуациям. Да и входную дверь не запирали на засов вплоть до самого обстрела. Ханна прихватила из своей комнаты нож для вскрытия писем и начала ковыряться в замке как заправский взломщик. Однако замок, мягко говоря, отказывался сотрудничать, а когда к тому же и нож для писем сломался, ее желание выпить удвоилось. Она беззвучно выругалась, теперь почему-то была уверена, что за этой дверью должен быть алкоголь. Она была настолько одержима этой мыслью, что похромала в дровяной сарай за прочной отверткой. Помучившись с замком еще какое-то время, она вынуждена была признать, что это безнадежно. Решительно вставив отвертку между дверью и косяком, она развернула ее, уперлась плечом в дверь и, громко закашлявшись, нажала на дверь и взломала ее. На мгновение прислушалась – в доме все было тихо. По всей видимости, Элла ничего не слышала. Ханна скользнула в кабинет и зажгла свет. Для начала она обследовала встроенный шкаф, но в нем не было ничего, кроме старой одежды, которой, очевидно, не пользовались уже десятилетиями. Затем бегло осмотрела книжные полки, на которых стояли вперемежку несколько саг и справочников, а также книжек в мягких переплетах из тех, что прилагаются к женским журналам. Внизу лежали многочисленные папки с бумагами, напоминавшими отчеты, а также нечто, выглядевшее как фотоальбом. Ханна достала его. Вероятно, он простоял здесь нетронутым не меньше двадцати лет и почти мумифицировался от пыли. Она начала осторожно отделять коричневые картонные страницы одну от другой. Фотографии были переложены пергаментной бумагой. Почти с благоговением перелистывая пергамент, она разглядывала черно-белые фотографии маленьких детей перед некой постройкой, в которой она опознала дом Эллы, хоть и с пристройкой, которая потом была, вероятно, снесена. На одной из карточек позировала девчушка с растрепанными волосами, сжимающая в объятиях ребенка. Элла с новорожденной сестренкой Вигдис? Ханна перелистывала страницы, в альбоме шли годы, девочки взрослели. Элла проходит конфирмацию, далее следует еще пара лет с фотографиями лишь одной девочки – Вигдис. Одинокая фотография с обеими. Элла теперь настоящая юная дама. И снова на фотографиях только Вигдис – и так до тех пор, пока черно-белые фото не заканчиваются, как будто в принтере иссяк запас чернил. Ханна переворачивала пустые страницы, думая о скудных фотографиях времен ее собственного детства. Документация ее взросления прекратилась в раннем подростковом возрасте, и с тех пор не осталось никаких визуальных средств для манипулирования памятью, только прожитая жизнь. Иной раз Ханна и сама путалась, пытаясь вспомнить, чем она занималась с тринадцати до двадцати лет. Чего она точно никогда не стала бы делать, так это сидеть и просматривать фотоальбом. Ханна громко вздохнула при мысли