Второй сын - Эми Хармон

Этот мир был прекрасен, хотя он и знал, что Гисле и другим дочерям кланов жизнь не всегда представляется прекрасной. Порой в песнях Гислы царили серые тени. Порой от отчаяния и одиночества образы, что она создавала для него, колыхались, словно песок под волнами прибоя.

Но она все равно пела, а он все равно слушал, стараясь как можно лучше ее поддержать, подарить утешение ее душе.

Он не упоминал о том, как скучает по ней, как страдает, когда она не может с ним поговорить. Не жаловался, что его утомляет тьма. Не признавался, что боится будущего и не верит, что жизнь в Сейлоке рано или поздно наладится. Не рассказывал, как борется с отчаянием, как не видит, кем ему суждено стать. Не открывал ей, что не понимает, зачем живет на свете, и каждый день молит богов объяснить ему смысл его существования.

Всякий раз, едва услышав ее голос, он приветствовал ее, лучась от радости, и просил обещать, что она никогда не сдастся.

Часть вторая

10 колыбельных

– Ты очень выросла, Лиис. Совсем не похожа на ту девочку, с которой я встретилась два года назад. Ты чуть поправилась, а платье уже так коротко, что лодыжки видны, – заметила Тень как‐то утром, когда они вдвоем работали в саду.

– Я выпущу подол, – отвечала Гисла.

Рукава балахона тоже стали коротки. Гисла не стала говорить, что с недавних пор заматывает себе груди куском полотна, чтобы они не болтались под бесформенным балахоном. Она подумала, что Тень наверняка это подметила. Гисле было уже шестнадцать, и теперь она выглядела на свой возраст, хотя никто ей об этом не говорил. Она все еще не догнала ростом Элейн – и никогда не догонит – и оставалась совсем тоненькой, но груди ее налились, а бедра округлились, так что никто уже не назвал бы ее ребенком.

– Я попрошу Дагмара, чтобы он снова вызвал швею. Все вы подросли, – сказала Тень, когда они отряхнули фартуки и вымыли руки.

Тень никогда не покидала пределов храма, не спускалась в деревню и редко выходила даже на склоны горы. Она боялась короля. Его боялись все, но, даже когда король уезжал и Храмовая гора вздыхала с облегчением, Тень не меняла привычек.

Не только Гисла подметила, как ведет себя Тень. У Башти была целая теория, которой она перед сном поделилась с сестрами – так они теперь называли друг друга.

– Она не хочет, чтобы другие люди ее увидели, потому что считает себя уродливой. Люди глядят на нее… а ей от этого грустно.

– Люди глядят на всех нас, Башти, – сказала Элейн. – Хорошо хоть, что волосы у нас отросли. – Элейн изумила всех в храме, отказавшись снова стричь волосы.

Она обещала прятать их, пока не отрастут, а потом заплетать их в тугую косу и укладывать вокруг головы, и верховный хранитель ей уступил. Ярлы жаловались мастеру Айво и королю, что дочери выглядят безобразно. Гисла узнала об этом, подслушав мысли одного из хранителей. За трапезой она взяла его за руку и, пока над столом звенели слова молитвы, услышала его мысли громко и четко.

Они девочки. И людям хочется, чтобы они выглядели как дочери Фрейи, не как хранители. Теперь они так некрасивы.

Теперь дочери кланов заплетали свои отросшие волосы в тугие косы и укладывали на затылке: это отличало их и от большинства женщин в кланах – у тех волосы свободно струились по спине, – и от коротко остриженных хранителей. Выглядели они куда лучше, чем в первые месяцы жизни в храме. Даже Тень теперь укладывала волосы так же, как дочери, – но продолжала, подобно хранителям, чернить глаза.

Гисла считала ее красавицей – несмотря на все, что говорила о ней Башти.

Башти вытаращила глаза:

– На нас глядят по другой причине, Элейн. На тебя все глядят, потому что ты красивая.

Довольная Элейн улыбнулась, но Башти и не думала замолчать.

– И скоро тебе придет пора выйти замуж. На Лиис все глядят потому, что она тоже красива. А еще все лелеют надежду, что Лиис им споет. Зато на меня и на Тень глядят потому, что мы изгои. Мы не похожи на дочерей кланов. Она слишком белая, а я слишком черная. Но мы все равно здесь живем. – Башти с вызовом сложила на груди руки и выпятила губы, словно ожидая, что остальные с ней не согласятся, и готовясь сокрушить все их возражения.

Элейн поднялась и взяла Башти за руки.

– Ты Башти. Ты не изгой. Ты одна из нас. Дочь Фрейи.

– Я Башти, и я не из Сейлока. Правда, я и сама не помню, откуда я родом.

– И хорошо, что не помнишь, – сказала Лиис дрогнувшим голосом, и сестры сразу же обернулись к ней. Она отошла и принялась убирать платье в сундук в ногах своей кровати.

– Я не похожа на дочь Фрейи, – крикнула Башти, и Лиис опустила скованные напряжением плечи. Не стоило ей вмешиваться в разговор.

– Все хранители стремятся выглядеть одинаково, – сказала Элейн. – Но мне кажется… от этого они… исчезают.

– Исчезают? – фыркнула Юлия. – Иногда мне хочется, чтобы хранитель Амос уже наконец исчез. А он все бубнит и бубнит и никак не замолкнет.

– Хранители хотят исчезнуть как отдельные люди, – пояснила Элейн. – Они хотят слиться друг с другом. Стать одним целым. Но мне нравится, что я не такая. Что мы не такие. Мы все разные. И я, и ты, и Юлия, и Лиис, и Далис. Я не хочу исчезнуть. А ты?

Башти мотнула головой:

– Нет. Я хочу, чтобы все на меня смотрели.

Дочери рассмеялись, потому что она сказала чистую правду. Башти все время хотела быть в самом центре внимания. Больше внимания уделяли одной лишь Альбе, но та была рада разделить это внимание с другими.

– Не понимаю, почему Тень прячется, – сказала Элейн. – Но прятаться нельзя. Если люди и смотрят, то лишь потому, что ты особенная. Ты Башти-артистка, Башти-плясунья, Башти-шутница. Ты дочь храма, и ты такая одна. Ты чудная и диковинная.

– Чудная и диковинная? – Недовольная гримаска на лице Башти сменилась широкой улыбкой.

– Да. А еще ты красивая, хотя быть диковинной куда как лучше. Диковинное не бывает некрасивым, – сказала Элейн и тоже заулыбалась. – А теперь… пора спать.

Элейн погасила свет, и они улеглись. Но тихая тьма впервые не принесла с собой успокоения. Сегодня сестрам казалось… что они исчезают во тьме.

– Спой нам, Лиис, – мягко попросила Далис. – Когда ты поешь,