Второй сын - Эми Хармон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но… что думает мастер Айво? Разве в том, что касается хранителей, его слово не сильнее, чем слово короля? – воскликнула Гисла. Хёд должен был прийти в храм.
Тебе это известно лучше, чем мне.
– Верховный хранитель не делится со мной своими мыслями.
Да… но ведь он твой учитель? Он тоже считает Байра богом? Сыном Тора? Он считает, что Байр снимет заклятие с Сейлока?
– Он любит Байра… и он, и другие хранители. Байр оказался в храме еще младенцем и вырос в нем. Он их ребенок, их единственное дитя, единственный сын, который у них когда‐либо будет. Он любим. Тень говорит, поэтому король его недолюбливает. Король ненавидит всех, кто хоть чем‐то угрожает его власти или его трону. Он хочет разогнать хранителей и вечно винит их в том, что в Сейлоке не родятся дочери. Он говорит, что они не сняли заклятие, не прогнали беду. Люди… и кланы, и ярлы… начали к нему прислушиваться. Мастер Айво боится, что однажды они выступят против хранителей и храм будет разрушен.
Если хранителей не станет, вся власть в Сейлоке сосредоточится в руках ярлов и короля. Равновесия больше не будет. Никто не сможет оспорить решения короля. Никто не будет больше использовать руны и охранять их.
Гисла не могла понять всего, что говорил Хёд. В конце концов, она ведь была всего лишь девчонкой из Тонлиса. От козней короля и хранителей голова у нее шла кругом. Но в тот миг ее занимала единственная мысль, бившаяся у нее в голове и наполнявшая ее безысходностью.
– Если ты не придешь в храм… мы с тобой никогда не увидимся.
* * *
В конце дня хранители часто пели одну песню, взявшись за руки. Правда, за руки они брали только друг друга, а дочерей, стоявших у них за спинами, лишь приглашали сделать то же самое. Гисла всегда отказывалась и сцепляла ладони, чтобы ее никто не касался. Прежде, когда ее семья была жива, они часто брались за руки и пели: так делали многие Сонгры, и ей не хотелось петь ни с кем другим. К тому же в глубине души она боялась, что Тень или одна из девочек нащупают шрам у нее на ладони. Это был глупый страх. Как Хёд и обещал, шрам почти слился с линиями, избороздившими ее ладонь. Но она все равно боялась.
С того дня, когда она во время молитвы довела всех до слез, другие дочери всегда старались встать рядом с ней, когда она пела. Правда, она опять почти перестала петь.
– Мы хотим тебя слышать, – объяснила Элейн, когда Гисла стала возражать против попыток сестер встать рядом с ней. – Пой громче, тогда нам не придется прижиматься к тебе.
Но Гисла продолжала отодвигаться от них, пока Тень не прекратила их перемещения, назначив для каждой дочери место, где ей полагалось стоять во время молитвы. Сама она теперь стояла последней, с самого края. В тот вечер Гисла отвлеклась, когда хранители затянули новую песню, и, когда Тень взяла ее за правую руку, не отдернула ладонь.
Песня, под которую хранители брались за руки, напоминала монотонный речитатив, бесчисленно повторявшееся хором слово «аминь», которое тянули и тянули, дабы сосредоточиться и успокоить разум. Порой хранители поднимались на несколько нот выше или спускались на несколько нот ниже, но единственное слово в их песне никогда не менялось.
– Аминь. А-а-аминь. А-а-аминь, – пела Гисла, не давая воли своему голосу и глядя прямо перед собой.
Если Тень и пела, Гисла ее не слышала. Но Тень не выпускала ладонь Гислы из своей руки.
– Я люблю его. Люблю. Но не хочу его любить, – сказала Тень.
Гисла изумленно взглянула на нее, но Тень одними губами произносила «аминь», переводя глаза с одного хранителя на другого. Хранитель Дагмар был на голову выше окружавших его стариков. Взгляд Тени замер на нем.
Разговаривать во время молитвы запрещалось, а Тень была не из тех, кто нарушает запреты… по крайней мере, на глазах у дочерей. Гисла снова запела, краешком глаза следя за Тенью.
– А-а-аминь. А-а-аминь, – пела Гисла.
Мне больно его любить, застучал в голове у Гислы голос Тени, хотя та ничего не говорила. Так же больно, как любить Альбу. Я полюбила ее с того мгновения, когда почувствовала ее у себя в утробе, и буду любить, пока не умру. Боюсь, что с Дагмаром выйдет так же. Что боль будет расти, а он никогда не станет моим. Так же как Альба никогда не станет моей. Порой мне кажется, что я этого не вытерплю.
Гисла снова дернулась, и Тень сердито взглянула на нее, не зная, что только что раскрыла перед Гислой свои самые сокровенные мысли.
Ох, Лиис. Такая странная и печальная девочка. Она так похожа на меня, подумала Тень, и Гисла, ахнув, выпустила ее ладонь, словно та ее обожгла.
– Лиис? – окликнула ее Тень. Голос ее больше не казался глухим и пустым. Он был едва слышен на фоне монотонного пения.
– Не хочу больше петь, – прошептала Лиис. Ноги у нее так дрожали, что она опустилась на ступени.
– Тебе нездоровится? – спросила Тень.
Хранители уже оборачивались на них и неодобрительно хмурились.
– Тебе нехорошо? – настойчиво расспрашивала Тень, наклонившись к ней.
В ее серебристых глазах читалась тревога. Гисла увидела в двойном зеркале ее глаз свое отражение: короткие светлые волосы торчали в разные стороны, вокруг синих глаз пролегли черные круги. Она уже давно толком не спала и выглядела почти как умалишенная.
– Да… мне нехорошо, – пробормотала она, боясь, что это правда.
* * *
Она услышала мысли Тени. Уже одно это ее испугало. А суть этих мыслей совершенно сбила ее с толку.
Тень любила Дагмара – но это Гислу не удивило. Они вели себя очень осторожно, но никогда не теряли друг друга из виду, словно танцевали, не касаясь друг друга, или следили один за другим, не поднимая глаз.
Зато весть об Альбе Гислу потрясла. Ей пришло в голову, что Тень, возможно, говорила о ней в том же смысле, что и о других своих подопечных – дочерях Фрейи, дочерях храма. Что Альба была для нее всего лишь одной из девочек,
