Второй сын - Эми Хармон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мы здесь редко плачем. Мы не привыкли облегчать душу слезами. Но ты подарила нам прекрасный подарок. Ты сняла бремя с наших сердец.
– Это так. Ты должна снова спеть для нас, птичка, – проскрипел мастер Айво, сжимая посох костлявой рукой.
Если у него из глаз и текли слезы, то они сразу терялись в глубоких морщинах, избороздивших его лицо. Но он казался спокойным. Он вообще не проявлял почти никаких чувств, но лишь наблюдал и судил.
– Не бойся своего голоса, Лиис из Лиока, – настойчиво продолжал Айво, сделав особое ударение на слове «Лиок». – Придет время, и голос тебе понадобится, но, если ты не будешь его использовать, если похоронишь его внутри себя, он ослабеет и стихнет. В твоих песнях есть сила.
– Да, мастер, – сказала она.
Мастер Айво стукнул посохом по каменным ступеням, словно говоря, что вопрос решен, и, не оглядываясь, вошел в храм. Приближалось время ужина, и хранители потянулись вверх по ступеням, ко входу в храм и дальше, к обеденному залу. Гисла не сдвинулась с места. Ей нужно было задержаться, собраться с мыслями. Она пела… и выжила. Быть может, теперь она сможет петь чаще.
Выдохнув, она разжала крепко сжатые кулаки. Большая мозоль у нее на правой ладони разорвалась, на коже блестели капельки крови и жидкости. А ведь она даже не ощутила боли. Она пела. Пела впервые за долгие месяцы. Она поднялась по ступеням и шагнула в распахнутые двери храма.
Гисла.
Она обернулась, решив, что кто‐то ее окликнул. Дочери кланов ушли вперед, а двери храма у нее за спиной уже закрылись.
Гисла?
От неожиданности она вздрогнула, снова обернулась. Здесь никто не знал ее имени. Ее настоящего имени. Ее называли Лиис. Часто она даже не сразу понимала, что к ней обращались. Несколько раз одна из девочек тянула ее за рукав или махала рукой у нее перед носом, привлекая ее внимание.
Гисла? Ты здесь?
Это был Хёд.
– Хёд?
На миг у нее перед глазами все поплыло. Она чуть не упала, услышав у себя в голове его голос.
Гисла, я слышал, как ты пела.
Хёд. Хёд был у нее в голове. Нужно спрятаться. Она не могла говорить с ним посреди коридора.
Обеденный зал был почти полон, значит, в святилище сейчас никого нет. Она бросилась к двери. Свечи в святилище горели всегда, от рассвета и до заката, от заката и до рассвета. Гисла упала на скамью в самом темном углу.
– Хёди? – шепнула она.
Кровь на руке подсохла, и голос у нее в голове стих. Крепко зажмурившись, она пропела строчку, которую пела, когда он начертил руну у нее на ладони: «В Тонлисе всюду музыка, в земле и в воздухе. В Тонлисе всюду пение, даже когда там пусто».
Она снова назвала его по имени, уже громче и настойчивее:
– Хёди?
Гисла?
Его голос звучал совсем слабо, словно из соседней комнаты, и все же она его слышала. Дагмар научил их рисовать руну солнца слюной. Она плюнула себе на ладонь и, смешав слюну с кровью, принялась лихорадочно обводить свой шрам.
Получилось! Теперь она слышала его лучше. Он говорил очень быстро, будто боялся, что связь оборвется, и она прислушалась, боясь дышать.
Я слышал, как ты пела. Так много песен! Как это было прекрасно, Гисла. Я видел небо и хранителей, они одеты в лиловое. Я видел лиловые одежды! Того же цвета, что виноград, который ты мне показывала. Я видел вещи, которых не мог понять. Формы, образы, людей. Кажется, там были люди. Девочки с короткими волосами. Они сделали всех вас послушницами, Гисла? Где ты была? Почему ты меня не звала?
Его голос резко оборвался, и она решила, что больше его не услышит.
Гисла? – простонал он, и она поняла, что он подумал то же самое.
– Хёди, я тебя слышу, – выкрикнула она. Крик получился очень громким. Она не могла говорить с ним мысленно, так, как они делали в лесу. Сосредоточиться не получалось, сердце слишком громко бухало в ушах. – Я тебя слышу.
Ты меня слышишь. В его голосе звенела радость. Где ты?
– Я здесь. В храме. Мне столько всего нужно тебе рассказать. – Она пыталась говорить тише, но никак не могла успокоить свое сердце.
Гисла, почему ты не пользовалась руной? Я боялся худшего.
– Я… б-боялась, что ничего не получится. Я не… не решалась попробовать, – призналась она.
Ты обещала мне, что не сдашься, – сказал он, и она услышала, что он улыбается.
– Я боялась надеяться. Но… я так… так рада слышать твой голос. – Внезапно ею овладели грусть…
и радость. Такая радость, какой она прежде еще не знала.
Это напомнило ей волосы и глаза принцессы Альбы – то, что совсем не сочетается, но все же каким‐то непостижимым образом сосуществует. Оба чувства рука об руку забились у нее в сердце, и по щекам побежали слезы.
Она провела ладонью по лицу, вытирая их, и голос Хёда зазвучал еще громче. Значит, руну оживляют и слезы! Слезы, слюна, кровь – все жидкости человеческой жизни.
Арвин идет. Мне пора, – печально сказал Хёд.
– Нет, прошу тебя. Не сейчас, – взмолилась она.
Пообещай, что не сдашься. Его голос стихал.
– Сегодня я не сдамся, – сказала она, раздираемая грустью и радостью.
И пообещай, что снова споешь для меня.
– Я снова спою для тебя. Я не буду больше бояться.
– Лиис?
Подпрыгнув от неожиданности, она прижала ладонь к сердцу.
– Хёди? – выпалила она, совершенно ничего не понимая.
– Лиис из Лиока, с кем говоришь ты, дитя?
У дверей в святилище стоял мастер Айво, сжимая ладонями посох. Она не слышала, как он вошел. Она слишком увлеклась чудесной беседой с Хёдом.
Она поднялась в знак уважения к верховному хранителю, сцепив руки перед собой и судорожно подыскивая ответ. Что он слышал? Что она говорила?
– Я не вижу здесь других дочерей. Все они ужинают, и тебе тоже следует быть с ними. Так… с кем же… ты говорила? – Он словно хлестнул ее этим «с кем же».
– Сама с собой, верховный хранитель, – ответила она. – С собой… и… с Хёдом.
– С Хёдом? Слепым богом? – изумленно переспросил он.
– Да, мастер.
Она его ошеломила. Ошеломила саму себя. Она сказала правду, которая вовсе не была правдой, и испугалась, что старый волшебник почует ее ложь.
– Отчего ты говоришь
