Второй сын - Эми Хармон

именно с ним? Отчего из всех богов выбрала его? – спросил он.

– Потому что… он лучше… лучше всех умеет слушать, мастер.

Верховный хранитель внимательно взглянул на нее, а потом расхохотался, да так громко, что даже покачнулся. Он смеялся, согнувшись над своим посохом, а она, дрожа от страха, ждала, не произнося больше ни звука.

– Он лучше всех умеет слушать, – каркнул верховный хранитель сквозь смех. – Так и есть. Представь себе. Мне это даже в голову не приходило. Хёд слышит лучше, чем сам Один. – И он снова захохотал. А потом наставил на нее когтистый палец: – А ты умная девочка.

– Спасибо, верховный хранитель.

– А теперь ступай. В святилище тебе не место. Хёду можно молиться где угодно. – И он снова хохотнул, а она, сделав книксен, выбежала в коридор. За спиной у нее слышалось фырканье мастера Айво.

* * *

Лишь на следующий день, а точнее после полуночи, когда храм и все его обитатели разошлись по своим углам, а дозорный на крепостной стене выкрикнул, что все в порядке, Гисла отважилась прокрасться в кладовую под кухней и вызвать Хёда на разговор. Кладовая была единственным местом во всем храме, где ее никто не мог услышать.

Нет, там ее услышат мыши и пауки и даже наверняка подойдут поближе – полюбопытствовать. От этой мысли она дернула плечами, но решимости не утратила. В кухне она зажгла свечу, а потом закрыла за собой дверь и пошла вниз по лестнице, в подвальное помещение, где развешивали, сушили и солили мясо – припасы для всех живших в храме. Поначалу Гисла решила укрыться в другой кладовой, где на полках хранились бутыли с консервированными фруктами и бочки с вином, но подумала, что нежданных ночных посетителей скорее заинтересует винная кладовая. Здесь же с вделанных в потолок крюков свисали неузнаваемые туши животных. Помещение пропахло плотью и кровью, хотя кропотливые хранители дочиста скребли все поверхности и выметали сор изо всех углов. Место было самое подходящее.

Она оказалась так глубоко под землей и так далеко от всех, что теперь никто не мог ее услышать. Ей совсем не хотелось, чтобы история с мастером Айво повторилась. Оправданий у нее не было: повторять, что она беседует со слепым богом, не имело смысла. В это время суток ей следовало лежать в постели. Но сейчас ее отделяли от храма две двери, земляные стены и потолок, и потому, забравшись на разделочный стол, она иглой уколола себе палец. Времени на раздумья и сомнения не было. Она просто втерла кровь в рубцы на ладони и позвала.

– Хёди? – тихо пропела она, а потом, решив, что этого мало, принялась напевать его имя на мотив скорбной восьминотной песни. Этого, надеялась она, будет достаточно.

Хёди, Хёди, слы-шишь, Хёди,

Хёди, Хёди, слы-шишь, Хёди.

Это было уже не имя, а звонкий вызов. Она закрыла глаза, выждала, пока темнота у нее в голове сольется с его темнотой. Сердце колотилось так громко, что она боялась не услышать его. Боялась, что и он ее не услышит. Что не ответит. Продолжая петь, она снова обвела руну.

Я здесь, Гисла.

Его голос звучал так же ясно и четко, как ее собственный, так, словно он сидел рядом с ней, в мрачном подвале, при свете одинокой свечи. Она радостно рассмеялась.

Я ждал. Надеялся.

– Я не бываю одна. Я вызвала тебя, как только смогла.

Расскажи мне обо всем.

Ей не удавалось удержать слова в голове – так, как они с Хёдом делали в лесу. Все ее мысли заполонил его голос, так что ей было проще говорить вслух, не тратя времени и сил на составление мысленных фраз.

– Меня называют Лиис. Лиис из Лиока.

Для меня ты всегда будешь Гислой из Тонлиса. Я знаю, кто ты такая.

– Да. – В горле вдруг встал ком. – Только ты знаешь.

У тебя все хорошо?

Она помолчала. Что у нее было хорошего? Ей уже очень давно не было хорошо. И она сомневалась, что когда‐нибудь снова будет.

– Я сыта. Одета. Учусь читать. Ты умеешь читать, Хёди? – Ей не хотелось говорить о себе.

Я не вижу слов на свитках… но могу чертить их, так же как черчу руны. Я вижу формы, вижу у себя в голове и на песке.

– Я изучаю руны, хотя все руны, что мы выучили, просты и бессмысленны.

В тебе течет кровь рун. И они, конечно, уже это поняли. Достаточно было услышать, как ты поешь.

Хёд упомянул кровь, и она вспомнила, что пора снова проколоть палец.

Гисла?

– Арвин велел мне беречь мой дар. Я так и делала. Никто не знает, что я из Сонгров. Боюсь, за это они могут меня прогнать… или еще что похуже. Теперь я должна быть Лиис из Лиока.

Ты там счастлива? – настойчиво спросил Хёд.

– Сейчас я счастлива. – Так и было. В этот миг она была совершенно спокойна и счастлива.

Я тоже счастлив сейчас, Гисла. Голос его казался теплым и радостным. Он наполнил ее голову, стек вниз, в грудь. Еще целый час они говорили о храме, о его обитателях, и она пела ему песни, которые сочинила. У нее был готов свой куплет для каждой из дочерей кланов, для Тени и Альбы.

Я вижу их, Гисла! – воскликнул Хёд. Вижу их всех.

– Принцесса Альба – прекрасное дитя. У нее волосы цвета луны.

Ты показывала мне луну.

– Я показывала тебе луну и солнце.

У тебя волосы цвета солнца.

– Да.

Цвета зерна, прибавил он.

– У Альбы бледные волосы… но кожа не бледная. Она теплая… как хлеб.

Как хлеб?

– Мы месим, катаем, и крутим, и тянем, и ждем, пока он испечется на камне, – медленно пропела она, напоминая ему о песне, которую пела в прежние времена, еще в пещере.

Да, теперь я вспомнил. Хлеб… коричневый. Это слово он произнес уверенно, как ребенок, только что усвоивший новое знание, и сердце вспухло у нее в груди.

– Она прекрасна. И любима… Но лучше всего, что она и сама любит.

Это замечательно.

– Да. Она совсем не похожа на своего отца.

На короля. Могучего Банрууда. Расскажи мне про короля. У него тоже волосы цвета луны?

– Нет. Его волосы чернее ночи. А кожа бледная. Она на него совсем не похожа. Он животное. Любит только себя.

Я не могу увидеть ночь.

– Ночь – это тьма. Король Банрууд – это тьма.

Ах вот что… с тьмой я достаточно знаком.

Он помолчал с