Второй сын - Эми Хармон

Его миром они не были. Его мир состоял из звуков и тишины, из ощущений и запахов, из того, что он слышал и что подмечал. Но когда он смотрел на нарисованные Гислой картины – особенно поначалу, – то все опоры его привычного мира рушились.

Он умолял Арвина разрешить ей остаться – кто по собственной воле отдает чудо, истинный дар богов? Но часть его существа, в которой не билось разбитое сердце, понимала поступок учителя.

Когда Гисла пела, он был бесполезен. Бесполезен для себя самого. И для нее.

Так что он прятал ее картины подальше, до тех пор пока не оставался один, пока Арвин не решал, что он спит. Только тогда он принимался вновь рассматривать цвета и формы. Но вскоре цвета стали блекнуть.

Руна у него на ладони молчала – наверное, она работала только в одну сторону. У него не было ее дара, и потому он не мог дернуть за связывавшую их нить. Он боялся за нее – певчую птичку, такую хрупкую, до краев переполненную горем. А еще он испытывал отчаяние. У него целую прекрасную неделю была подруга. Подруга, и музыка, и картины. Но подруга ушла, забрав с собой свои песни.

Долгие месяцы он ждал, слушал, надеялся. Они с Арвином ходили в Лиок за провизией. Все улицы в Лиоке еще полнились разговорами о Лиис из Лиока. Так ее теперь называли. Лиис. Его обрадовало, что это имя не слишком отличалось от Гислы. Люди болтали о дочерях Фрейи – так же как несколько лет назад болтали о принцессе Альбе. Пройдет еще пять лет, и верховному хранителю – или королю – придется подыскать людям новую тему для разговоров, новый повод не терять надежды. Но пока дочери кланов – Лиис из Лиока, Юлия из Йорана, Элейн из Эббы, Далис из Долфиса, Башти из Берна – были новыми божествами, и люди ликовали и молились так, словно эти девочки могли их спасти. Быть может, они и правда могли их спасти. Гисла спасла его – на какое‐то время.

Но теперь он хотя бы знал, что она жива. Это дарило ему надежду. Арвин не говорил о ней – только не с Хёдом, но Хёд знал, что учитель узнавал в деревнях последние новости, когда думал, что он его не слышит. Сосредоточившись, Хёд мог услышать все, что происходило даже на большом расстоянии, – в особенности если голос говорившего был ему знаком и если разговор шел на улице. Он за милю слышал, как летит стая птиц. Он специально проверял расстояние. Сверчки и другие ползучие твари вели себя тише, но чем отчетливее он слышал исходивший от них звук, тем на большем расстоянии мог их различить.

Услышать людей было проще всего. В их движениях не было той же хитрости и подозрительности, что у животных. Они были хищниками, не добычей, и потому громко топали, и пели, и вопили, даже когда оставались одни. Он привык к тому, как звук искажался в воде и на ветру: он словно сворачивал с проторенной дорожки, становился глуше или, наоборот, звонче. Он мог расслышать, как падает лист, – это доставляло Арвину бесконечную радость, но Хёд никак не мог взять в толк, какую пользу могла принести эта его способность.

Гислу он не слышал. Он ждал долгие месяцы, изо всех сил стараясь простить учителя – за то, что тот ее отослал, и себя самого – за то, что не противился этому.

8 нот

Шло время, и дни бежали друг за другом то во всю прыть, то лениво и вяло. Жизнь в храме не была ужасной. Гисла уже пережила на своем веку достаточно ужасов. Но и приятной она не была. Гисла знала, какой приятной бывает жизнь, и понимала, что в храме приятного мало. Хранители жили общиной, словно единое целое, и ждали того же от дочерей кланов. В течение дня девочки были одним существом и вместе брались за все – хлопоты по хозяйству, пение, учение, сон. Разлучаться нельзя было даже на время медитации или размышлений, хотя им и было велено в это время хранить молчание. Гисла выросла среди полей и лесов. Даже в детстве она обладала куда большей свободой, чем предполагала монашеская жизнь в храме, откровенно испытывавшая ее терпение, терзавшая ее истрепанные нервы. Ей оставалось лишь мечтать о том, как она улизнет в темный угол, в тихое прибежище, останется там совсем одна и сможет наконец свободно вздохнуть.

Хорошо, что их выпускали хотя бы в сад: пришла пора собирать урожай, и рабочих рук не хватало. Ладони у Гислы были в мозолях из‐за того, что ей постоянно приходилось что‐то тянуть и собирать. Байр и Альба проводили время вместе с девочками – старая королева позволила воспитывать принцессу вместе с дочерями кланов, – и Байр брал на себя добрую половину работы. Зато Альба вечно требовала развлечений. Далис нарисовала для нее картину, Юлия прошлась перед ней на руках – правда, при этом ее завязанные узлом юбки задрались, открыв смущенному Байру ее голые колени. Элейн вплела Альбе в волосы цветы, а Тень уговорила птичку поесть у нее из ладони. Но все это принцесса уже видела и делала прежде. Ей хотелось чего‐то нового.

– Пусть тогда Лиис нам споет, – предложила Элейн. – У нее красивый голос. Она старается это скрыть, но никакой тайны тут нет. Даже когда она что‐то бормочет себе под нос, это звучит красиво.

– Да, Лиис! – захлопала в ладоши принцесса. – Спой нам песню!

– Не хочу петь, – мотнула головой Гисла.

– Ты стесняешься? – спросила Альба. – Я никогда не стесняюсь, правда, Байр?

– Н-нет, – выдавил Байр, качая головой. – Н-ни-никогда.

– Быть может, все дело в том, что я умная. И много чего умею. Все, что я делаю, у меня выходит хорошо. Так говорит Байр.

– Он прав, – заметила Тень и улыбнулась девочке. – Ты очень умна.

– Ты просто попробуй, Лиис, – уговаривала Альба. – Тебе надо чаще петь, тогда станет легче и ты больше не будешь стесняться.

– Я не стесняюсь, – упорствовала Гисла, не зная, куда деваться от неловкости. – Просто не хочу петь.

– Она не стесняется. Она скрытная, – буркнула Юлия. – А еще злая и себялюбивая. Не хочет нас развлекать, хотя мы ее развлекаем.

– Давайте я вас развлеку, – предложила Башти. – Я ни капельки не стесняюсь.

– Я хочу послушать Лиис, – не сдавалась Альба. – Хочу услышать ее прекрасный голос. Раньше мама все время мне пела.

При