Второй сын - Эми Хармон

– Сюда, Лиок, – приказал король, назвав ее по имени клана, который она представляла. – Встань здесь. Передо мной. И пой, пока я не велю тебе замолчать.

Она обернулась к Байру. Он кивнул и попытался ей улыбнуться, но улыбка вышла кривая. Он не подошел следом за ней к королю, но и из зала не вышел.

Она затянула было заунывную песнь разлуки, которая, как ей казалось, несла успокоение, но король, выругавшись, швырнул на пол кубок с вином, и пурпурная жидкость брызнула ей на ступни, на голые лодыжки, не прикрытые ночной рубашкой.

– Только не песнь хранителей, – крикнул он.

– Если не ее… то что же?

– Не нужно слов. Только музыку. Чертову музыку, – буркнул Банрууд.

Она раскрыла рот, сложила губы в кружок и запела. Одну за другой она вывела несколько мелодий, прежде чем король наконец со вздохом облегчения склонил голову к плечу. Тогда она на мгновение смолкла, но он схватил ее за руку и притянул ближе.

– Не молчи, – велел он.

Она снова запела. Ее голос был бессловесной арфой. Пальцы короля сковывали ее запястье, словно кандалами, не давая ей умолкнуть. Широкая ладонь Банрууда прижималась к ее ладони, и его разум внезапно открылся ей – так же, как каменная стена в конце туннеля.

Она его слышала.

Он слишком много выпил. Вино запятнало его мысли, спутало все слова. Но за путаницей звенело отчаяние, сводившее его с ума.

Такое и ее бы тоже свело с ума. Глядя на свои залитые вином ступни, она продолжала петь, выводя все новые и новые мелодии, без слов, только музыку, как велел ей король.

Дрему короля заполняли образы Тени и Альбы. И еще одной женщины. Дездемоны. Дездемона… сестра Дагмара. Мать Байра. Ее черные волосы были спутаны, голубые глаза горели презрением. Лицо Дездемоны превратилось в лицо Байра, и Гисла, отшатнувшись, смолкла.

Ладонь Банрууда сжалась сильнее, и Гисла запела громче, пытаясь не видеть того, чем полнилась его измученная голова.

Там были и другие имена. Другие лица. Мерцая, словно языки пламени, они лизали сны короля, но потом… звон в голове у Банрууда медленно стих, словно уснул. Пальцы разжались, и рука, упав, свесилась с подлокотника трона.

Гисла допела песню. Последние ноты прозвучали так тихо, что лишь чуть коснулись ее губ. Она простояла несколько минут, глядя на спавшего короля, боясь сдвинуться с места. Она так устала, что больше не могла петь. Но король не проснулся, и она осторожно двинулась прочь от трона.

Байр спал, привалившись спиной к стене, прислонив голову к дверному косяку и положив руки на колени. Пока она пела, щека у него стала совсем черной. Она тихо приблизилась к нему, и он тут же открыл глаза. Без единого слова он встал и глянул ей за плечо, на спящего короля. А потом потянул ее за собой к стене тронного зала и провел по туннелю обратно в храм.

Было уже сильно за полночь, ближе к рассвету, но в святилище горели новые свечи. Гисла решила, что их зажгла Тень, и понадеялась, что та уже спит.

– П-пожалуйста, ник-кому не г-говори, – сказал Байр, указывая на свое лицо.

– Почему?

– Им т-только б-будет б-больнее. Они нич-чего н-не могут. – Ему было четырнадцать, на два года меньше, чем ей, но он уже оберегал всех, кто жил на Храмовой горе.

– Но хоть кто‐нибудь может хоть что‐то сделать? – В ней вновь волной поднялись гнев и беспомощность.

– Т-ты с-смогла, – прошептал он. – Т-ты спела. Т-ты его в‐вылечила.

– Это ненадолго. Лучше бы я этого не делала.

Он склонил голову набок, вопросительно поднял бровь.

– Я ему снова понадоблюсь.

Он печально кивнул, соглашаясь:

– Т-ты нужный ч-человек.

– Я привлекла к себе внимание. В этом нет ничего хорошего.

– Н-не ст-тану г-говорить, что это н-не т-так. – Щека распухла так, что улыбка у него вышла совсем однобокой.

– Ты умен, мальчик из храма. И твое заикание не может этого скрыть.

– Т-твой рост, Л-Лиис из Л-Лиока, т-тоже не мож-жет скрыть, что т-ты мог-гущественна.

– Может… если ты попробуешь петь, слова перестанут липнуть к твоему языку, – предположила она.

Байр рассмеялся и помотал головой. Коснувшись рукой горла и приподняв одну бровь, он издал странный хриплый клекот.

– Я не говорила, что пение должно быть красивым, – улыбнулась она.

Он снова помотал головой и развернулся, собираясь уйти.

– Мать всегда пела над моими ранами, – сказала Гисла. – Это… может помочь.

Он вновь повернулся к ней и, помедлив, нерешительно кивнул:

– Хор-рошо. П-пой.

Она подошла к нему и накрыла его щеку правой ладонью.

Плачь, плачь, дитя, плачь,

Пусть боль уйдет прочь из глаз.

Пусть слезы гонят ее прочь,

Плачь, пока не затянутся раны.

Ее песня словно руна, подумал он. Его внутренний голос не заикался. Она постаралась не отвлекаться на эту мысль и продолжала петь.

Я буду петь, пока боль не пройдет,

Пока ты снова не будешь здоров.

Глаза у Байра тут же наполнились слезами – так же бывало и с ней всякий раз, когда мать пела эту песню. Он рванулся прочь, смутившись своих слез, но она бросила на него хмурый взгляд.

– Так быстро не сработает, – сказала она. – Вернись.

– М-мне уж-же легче, – признался он. Щека и правда выглядела гораздо лучше. – У т-тебя к-кровь рун, – прибавил он.

– Дело не во мне, – возразила она. – В тебе. В твоих слезах. Это у тебя кровь рун. – Она не знала, правда ли это, и все же он позволил ей снова накрыть ладонью его щеку, снова спеть ту же песню.

Мысли Байра были так же добры, как мысли Элейн. Он был благодарен за то, что ему не придется скрывать лицо от Альбы с Дагмаром, что они не увидят оставленную королем отметину. Еще ему хотелось расспросить Лиис о ее матери, но, не умея говорить, как все, он хранил блаженное молчание. Она решила, что его заикание – одна из самых чудесных его черт. Благодаря этому он прекрасно умел хранить секреты.

Гисла в третий раз пропела свою песню, пропела нежно и скоро, так что слезы скатились у него по щекам и закапали с подбородка, унося с собой и отек, и черноту.

– Ну вот, – сказала она, опуская ладонь. – Против болезней или серьезных ран эта песня бессильна… но от мелких бед спасает. В следующий раз… можешь сам спеть эту песню. – Она надеялась, что следующего раза не будет, но боялась, что король всегда с ним так обращается.