Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт

России», «оплакивали свою жизнь и пили все больше и больше». Париж не был для них благом; он был злом, местом, где погибают все мечты35. «Глухой гул ночных голосов» в кафе, которые Газданов посещал, был пропитан славянской грустью его соотечественников, людей, неспособных смириться с «утратой надежды на счастье». В результате они заливали отчаяние алкоголем; как сказал один из собутыльников Газданова: «Надо пить, иначе этого не вынести»36.

Писатель и критик Роман Гуль вспоминал о том же суровом товариществе в среде русских таксистов, о тяжелых условиях, в которых ему пришлось выживать сразу после приезда в Париж. Ему, безработному и нищему, помог поэт Георгий Леонтьев, пригласивший разделить с ним комнату в отеле с обманчивым названием «Золотая лилия». Это была обыкновенная ночлежка для уличных торговцев из Алжира и русских таксистов. «Вонь уборных, незастеленных кроватей, лука и чеснока» ударяла в нос, стоило открыть входную дверь. Поднявшись по узкой спиральной лестнице, похожей на штопор, Гуль вошел в комнату, где стояли лишь две железные койки да зеркало между ними, но это было лучше, чем остаться бездомным37. Пока Георгий днем ездил на такси, Гуль бродил по улицам Парижа или сидел в Люксембургском саду, одинокий чужак, беженец – но, по крайней мере, свободный человек. Поздно вечером они встречались в дешевом бистро, чтобы перекусить вместе в конце смены. Георгий много пил, как и многие другие таксисты; собственно, они больше пили, чем ели. Конечно, не все русские таксисты упивались до смерти, оговаривался Гуль: «У многих была семья, многим удавалось покончить с шоферством и влиться в нормальную французскую жизнь; кто-то, скопив денег, покупал собственную машину. Так или иначе, многие вставали на ноги». Однако Георгий и его собутыльники – все бывшие белогвардейские офицеры – показали Гулю темную сторону русской эмиграции: «мир русских таксистов, которые продолжали пить и не хотели опять становиться на ноги», не видя для себя другого будущего, кроме вождения такси38.

Русских в парижском такси становилось так много, что французы начали жаловаться на нечестную конкуренцию. В 1926 году французский министр труда Антуан Дюрафур запретил иностранцам сдавать экзамены на сертификат, оставив за бортом семьсот русских кандидатов, прошедших половину курса перед сдачей. Было подано ходатайство с просьбой сделать исключение для русских эмигрантов39. Его удовлетворили, но то был первый сигнал приближающихся проблем, с которыми русским эмигрантам предстояло столкнуться на французском рынке труда в 1930-х.

* * *

В Париже в 1920-х русские эмигранты селились в разных районах. Те, у кого водились деньги, – например, Юсуповы, – жили в престижной Булонь-сюр-Сен или в Пасси в Шестнадцатом округе. Русские победнее предпочитали дешевые съемные квартирки в Пятнадцатом округе Вожирар. К концу десятилетия четко очерченный русский анклав сформировался в промышленном районе Бийанкур, сразу за престижной Булонью, выходящей к Сене[31]. Расположенный всего в трех милях от роскошных особняков Булонского леса – в частности, дома великого князя Павла Александровича и княгини Палей на проспекте Виктора Гюго, – Бийанкур был неприглядным, обшарпанным, то есть являл собой полную противоположность буколической красоте Булони. С начала 1900-х там активно развивалась авиационная и автомобильная промышленность, а также кинопроизводство – в 1922 году в Бийанкуре открылось несколько киностудий.

Подработка статистами на съемках была отличным побочным доходом для русских эмигрантов, живших поблизости. Один режиссер вспоминал, как его буквально «осаждали русские обедневшие аристократы», нуждавшиеся в работе. «По щелчку пальцев я мог вызвать четырех видных русских статистов. Все были титулованные. Один был генерал, второй – полковник императорской гвардии. Теперь они работали на кухне, в ресторане парижского отеля». Неудивительно, что русские стремились попасть в кино: благодаря ему они надеялись начать новую жизнь. «Если окажется, что он фотожених (искаженное «фотогеничный»), – размышлял один из персонажей «Биянкурских праздников» Нины Берберовой, – вся жизнь заново начнется. Денег будет много… Однажды, может, съест что-нибудь вкусное или купит себе новые брюки»40. Многие русские актеры пытались устроиться во французской киноиндустрии, но главным «фотоженихом», по крайней мере на какое-то время, стал Иван Мозжухин. Уже известный французской аудитории и очень привлекательный внешне, с большими, выразительными светлыми глазами, Мозжухин снискал славу в русском кино, прежде чем бежал в Ялту в 1920 году, увезя с собой лишь несколько пленок – из семидесяти картин, в которых участвовал. На студии «Альбатрос», основанной русским беженцем Иосифом Ермольевым в Монтрёе, восточном пригороде Парижа, он в 1920-х годах снялся во многих популярных немых фильмах, например, «Лев Моголов», «Дом тайны» и биографических картинах «Кин, или Гений и беспутство» и «Казанова». Однако в 1926 году он совершил фатальную ошибку, попытавшись завоевать Голливуд. Поездка обернулась катастрофой; русский акцент положил конец его карьере, когда кино стало звуковым, и Мозжухин вернулся в Париж, где работал танцором в кабаре и умер в нищете от туберкулеза в 1939 году.

* * *

Для тех эмигрантов, кому не повезло устроиться на престижную работу таксистом, оставалось одно – тяжелый труд на фабрике. Промышленные предприятия находились преимущественно в Бийанкуре, в первую очередь знаменитый завод «Рено». Русских в Бийанкуре было столько, что его, на русский манер, начали называть Бийанкурском – отсылка к русскому промышленному городу Курску; а основателя фабрики прозвали мсью Рено или дядя Луи. «Мсье Рено любит нас, – говорили русские рабочие, – он понимает, какие беды на нас свалились, он даже дал денег российскому Красному Кресту»41.

В Бийанкуре русские жили преимущественно в третьеразрядных отелях и убогих меблированных комнатах на улицах, отходящих от площади Националь – Сольферина, Сен-Клу, проспекте Эдуар-Вайан, где создали собственную Россию в миниатюре. Район настолько «обрусел», что многие обитатели Бийанкура даже не учили французского языка. Население этого района – городка, – описанного в одном из знаменитых рассказов Тэффи, упорно отказывалось интегрироваться, а площадь Националь считало своей русской национальной площадью. Люди продолжали вести привычный образ жизни: там были русские магазины – с вывесками на кириллице, три русские клиники, три зубоврачебных кабинета, две пекарни, две мясные лавки, двадцать три русских ресторана и масса кафе, парикмахерских и мелких мастерских. В бакалейной лавке Пышмана можно было купить новые советские консервы, карамельки «Москва», пирожки из пекарни Филиппова, даже традиционные русские иконы и расписные деревянные ложки42. Проводились открытые лекции на темы, интересные русским, а в 1928 году в Бийанкуре открылось отделение Русского народного университета. Через год на улице Отей была построена русская школа. В Бийанкуре шла активная культурная жизнь, было даже кабаре на улице Траверсьер, с кавказскими танцами и песнями цыган, где можно было посмотреть «на дикие черкесские пляски в два