Русская эмиграция в Париже. От династии Романовых до Второй мировой войны - Хелен Раппапорт

В конце визита Коллинз пришел к заключению, что угнетающая обстановка этой эмигрантской русской мастерской «таит в себе, совсем близко к поверхности, стоит только поскрести, истинную трагедию человеческого сердца»59.

Со временем Мария Павловна учредила собственный бренд, «Китмир»[27], при финансовой поддержке мачехи, княгини Палей. В августе 1923 года Мария переехала в большой дом – номер 7 по улице Монтень, – где над входом красовалась вывеска золотыми буквами Maison Kitmir. Снова у нее работали русские эмигрантки – вышивали изысканные сумочки, кушаки и шали, – эксклюзивно для Шанель60. Ее свояченица княжна Мария Путятина тоже добилась успеха со своей шляпной мастерской – «Шапка» – на улице Сент-Оноре, где делались прекрасные шапочки-колокольчики, «клоши», представленные в парижском издании «Вог» на княгине Трубецкой. В 1926 году эксклюзивный контракт Марии Павловны с Шанель закончился, и теперь ее изделия покупали почти двести модных домов, так что ее персонал вырос на пятьдесят вышивальщиц-француженок, сидевших за машинками. Русские соотечественницы, которых она считала «непревзойденными по мастерству», занимались только тонкой ручной вышивкой61.

Во второй части репортажа о русских эмигрантах в Париже, «городе беженцев», Фредерик Л. Коллинз посещает салон «Итеб» на улице Рояль. Владелицей салона была баронесса Елизавета Гойнинген-Гюне, а название являлось перевернутой наоборот кличкой ее питомицы, Бетти. Баронесса была дочерью американки Анны ван Несс Лотроп, а та, в свою очередь, дочерью бывшего американского посла при дворе Александра III. Анна вышла замуж за члена русского дворянского рода Гойнинген-Гюне и родила троих детей: Бетти, Елену и Георгия. Семья лишилась всего в революцию и в 1918 году эмигрировала в Лондон, где Бетти и Елена, как многие другие русские девушки дворянского происхождения, занялись вышивкой62. Бетти недолгое время была замужем за бароном Врангелем – братом белогвардейского генерала – и продолжала пользоваться его именем и связями, хотя успела выйти за британского офицера, полковника Чарльза Баззарда. При финансовой поддержке Чарльза она решила открыть в Париже модный дом, начав со скромной квартирки на левом берегу, где давала работу представительницам первой русской эмиграции. К 1922 году она переехала в более престижный особняк на улице Рояль. Ее брат Георгий, художник, рисовал для дома «Итеб» рекламу, публиковавшуюся в журналах, а также разрабатывал эскизы костюмов, эксплуатируя, вслед за «Китмиром», популярный славянский стиль63.

Салоном «Итеб» управляла другая аристократка, княгиня Кугучева, о которой Фредерик Коллинз говорил, что она «продала последние украшения, чтобы купить продуктов и напечь пирожков, которыми торговала на улицах Константинополя с целью прокормить мать, старую няню и двоих малолетних детей, а также неустанно трудилась, раздавая одежду и еду беженцам до прибытия в Париж». Одной из лучших закройщиц салона считалась графиня Гурно, манекенщицами работали две другие русских аристократки. В салоне было установлено правило: сотрудницы должны жить только на зарплату, не теряя при этом достоинства64.

Вот как получилось, что шитье, вышивка и плетение кружев оказались самым быстрым, простым и прямым путем выбраться из нищеты. В период с 1922 по 1935 год в Париже русскими эмигрантами было основано двадцать семь модных домов. Каждый в русской колонии – от самых высокопоставленных до самых низших ее слоев – знал кого-нибудь, занятного в модной торговле, и поденную работу легко можно было найти через объявления на доске в русской православной церкви на улице Дарю. К середине 1920-х в этой индустрии было задействовано более трех тысяч русских женщин65. В их числе княгиня Лобанова-Ростовская (дом «Поль Каре» на улице Риволи); княгиня Урусова, управлявшая maison de couture в доме 108 на бульваре Осман, где изготавливались шляпки и вышивки для Уорта; дом «ТАО» на проспекте Оперы под руководством трех русских княгинь, названный по первым буквам их фамилий – Мария Трубецкая, Мария Анненкова и Любовь Оболенская; изысканное кружевное белье от дома «Хитрово»; мастерские графини Орловой-Давыдовой, «где пятнадцать титулованных дам занимались тонким шитьем для модной индустрии» под маркой «Мод»; швейные мастерские графини Бобринской на бульваре Флодрен; по соседству княгиня Шаховская с двумя дочерями, ютившиеся в единственной комнате в Версале, вышивали скатерти – «но не очень хорошо»66. И это не считая множества незарегистрированных женщин, работавших сдельно на дому. Английский журналист Джордж Оруэлл в своем ставшем классическим романе «Фунты лиха в Париже и Лондоне» описывает русскую эмигрантку, которая жила в «крошечной сырой комнате» в убогом отеле «Труа Молино» – «ветхом мрачном пятиэтажном муравейнике, мелко порубленном дощатыми перегородками на сорок комнатушек», – которая «по шестнадцать часов в сутки штопала: носок за двадцать пять сантимов», пока «сынок, неплохо одетый, болтался из кафе в кафе Монпарнаса»67. Французская писательница Анаис Нин вспоминала одну «настоящую русскую дворянку», которая шила для нее. Она была «тихая, очень воспитанная» и теперь, к вящему расстройству Нин, зарабатывала на жизнь шитьем. «Когда она приходила ко мне получать работу, – вспоминала Нин, – то просила, вместо того чтобы взять ее домой, остаться и шить у меня, просто чтобы побыть снова среди красоты и изящества, к которым привыкла в собственном доме»68.

Список молодых русских аристократок, работавших теперь манекенщицами, был не менее впечатляющ. Модные дома обожали их, поскольку те были образованными, элегантными, с идеальными манерами и самое главное – отлично говорили по-французски.

Родители некоторых возражали против такого трудоустройства, считая его недостойным высокого статуса их дочерей. Но в действительности во французских модных домах очень ценили стройных тонкокостных русских девушек. Да и работа там была куда менее обременительной, чем на фабрике, к тому же модели зарабатывали гораздо больше официанток или продавщиц. Списки русских дам из «Санкт-Петербургского альманаха», украшавших теперь подиумы модных домов, можно продолжать бесконечно: это и баронесса Тизенгаузен, и две баронессы Меден, мадемуазель Носович, две княгини Оболенских, одна из дочерей генерала Лохвицкого, княгиня Эристова, княгиня Туманова, графиня Голенищева-Кутузова, мадемуазель Баженова, графиня Граббе, мадемуазель Бобрикова и даже одна из дочерей Ольги Палей, Наталья, добившаяся, пожалуй, наибольшего успеха из всех[28]69.

Истории русских дворянских эмигрантов, борющихся за жизнь, пользовались спросом в европейской и американской прессе. О, сколько там было маленьких трагедий! «Графиня Л.», некогда звезда русского двора, теперь старается прокормить «свою слепую мать и мужа-инвалида, работая маникюршей и торгуя шелковыми чулками». Или «графиня О.», некогда невероятно богатая, «кормит семью, расписывая фарфор для больших парижских магазинов и подносы в русском стиле на заказ». Графиня, подруга Феликса Юсупова, работает мойщицей в бане, а ее муж там же гардеробщиком70. «Татлер» восхищался тем, как «решительны и отважны» эти русские аристократки; как «некая очаровательная княгиня» живет в дешевом отеле, где «рисует пейзажи на бархатных шляпках на