Черная мантия. Анатомия российского суда - Борис Миронов

Звездочеты-следователи и каббалисты-прокуроры (Заседание двадцать девятое)

Выражение «неоспоримые улики» знакомо всем. Это то, что убедительнее всего свидетельствует о причастности подозреваемых к злодеянию. Время именно таких улик, «неоспоримых», по мнению обвинения, настало на очередном судебном заседании.

Однако адвокаты защиты были совсем иного мнения, посчитав предъявленные обвинением «неоспоримые улики» не только запросто оспоримыми, но и вовсе недопустимыми доказательствами, полученными с нарушением закона. Сначала адвокат Алексей Першин заявил, что недопустимым доказательством следует признать трассологическую экспертизу ковриков-лежаков, найденных в лесу у Митькинского шоссе, по той простой причине, что, согласно имеющемуся в деле протоколу осмотра места происшествия следственно-криминалистической бригадой, все лежаки были разной длины: 1,48 м; 1,40 м; 1,60 м; 1,45 м; 1,47 м; 1,46 м, однако на экспертизу они поступили почему-то заметно изменившись в размерах, как значится в экспертном заключении «расстояние между сторонами фрагментов одно и то же для всех фрагментов и составляет 1,50 м». Однако прокурор Каверин с ходу отмел ходатайство Першина: «Вы ставите вопрос не о недопустимости, а о недостоверности доказательств. А это решается судом». И хотя вопрос о недопустимости доказательств решался в тот момент именно судом, судья Пантелеева охотно подписалась под афоризмом прокурора, оставив коврики-лежаки среди «неоспоримых улик», хорошо понимая, что если эти улики будут признаны недопустимыми, то с чем тогда останется обвинение.

Адвокат Закалюжный попытался оспорить «неоспоримые улики», заявив, что обыски на квартире сына В. В. Квачкова — Александра и автомобиля самого Квачкова марки СААБ проводились с грубейшим нарушением закона без участия адвоката, без присутствия обвиняемого, но тщетны были веские доводы адвоката. И в самом деле, если во всем руководствоваться законом, так не только «неоспоримые улики» обвинения рассыпятся в прах, но и выстроенное на них само уголовное дело развалится!

Присяжных заседателей пустили в зал, прокурор принялся демонстрировать им сокровища обвинительного заключения. В начале он огласил трассологическую экспертизу, проще говоря — замеры ковриков-лежаков. Огромная удача следствия состояла в том, что коврики нашли не только на месте происшествия у Митькинского шоссе, но кусок такого же материала оказался на даче Квачкова. Трассологическая экспертиза установила, что коврик с дачи очень удачно совпал по разрезу с одним из лесных ковриков. Прокурор Каверин, как никогда уверенный в себе, выступал, будто обвинительный вердикт в руках держал: «Вопрос эксперту: «Какие из фрагментов материала составляли друг с другом единое целое?» Выводы эксперта: «Фрагмент полимерного материала, изъятого при обыске на даче Квачкова, и три фрагмента материала с Митькинского шоссе составляли друг с другом единое целое». Прокурор ни словом не обмолвился о том, что ни один коврик, поступивший на экспертизу, не совпал по своим размерам ни с одним ковриком из обнаруженных на месте происшествия. Прокурор двигался дальше, предъявляя присяжным протоколы обысков квартиры на Беловежской, где проживал сын Квачкова. Улов следователей здесь был немалый: две шапки с прорезями для глаз, пачки книг Бориса Миронова «Приговор убивающим Россию», свидетельство на имя Александра Квачкова о присвоении ему квалификации «частный охранник», его же медицинская карта и свидетельство о рождении, молитвослов, коробка видеокассет с мультфильмами и боевиками. И, наконец, главная удача второго обыска — рукописная запись на тетрадном листке в клеточку, имеющая прямое отношение к РАО «ЕЭС». Прокурор озвучил содержание записи: «30.11.04. РАОЕЭС 9:38. А184АР BMW удлин. куз. около РАО с ней С182ТМ 99рус BMW5 синяя Н336 ЕВ 90рус. BMW 2.12.04 РАОЕЭС около РАО Н336ЕВ 90рус BMW 9.40 В065АА Ауди 9.50 А566АВ 18.01.05.».

А566АВ в конце записки — это номер машины Чубайса! Записку нашли во время второго обыска, спустя пять дней после происшествия, — о чем напомнили суду адвокаты защиты, когда пытались отвести это доказательство как недопустимое. Запись выполнена в одно время, одной шариковой ручкой, абсолютно одинаково, хотя разница в датах — 30.11.04; 2.12.04; 18.01.05 — полтора месяца. Чтобы зафиксировать на бумаге короткое «А566АВ», автор должен был переписать с мельчайшими подробностями совершенно никчемные для него номера, марки машин за 30.11.2004 и 2.12.2004, что необъяснимо ничем кроме… Кроме вывода, который еще в начале процесса присяжные услышали в обвинительном заключении — вывода о «графике слежения за автомашиной Чубайса на протяжении четырех месяцев». И что дает эта записка? Что машина с номером А566АВ возит Чубайса? Так ведь разглядеть, кто в ней находится, все равно невозможно.

А прокурор уже подобрался к третьей «неоспоримой» улике, добытой при осмотре СААБа Квачкова: «Кассовый чек автозаправочной станции выполнен на листе бумаги белого цвета …». Прокурор оглашал содержимое кассового чека буква в букву, ИНН сумма, сдача… И самое главное: «На чеке также имеется надпись, выполненная рукописным способом «им. г. а». Вверху надписи имеется неправильной формы окружность. А также две буквы «в. с.» и два круга неправильной формы. На второй стороне чека — схема: две параллельные линии на расстоянии 1 см и две перпендикулярные линии на расстоянии 1,4 см. Рядом нанесена цифра 100 и буква м. А также надпись 5 чел. Осмотренный чек со схемой имеет сходство с обстановкой на месте взрыва 17 марта 2005 года на Митькинском шоссе в Одинцовском районе Московской области».

Поначалу мало кто понял, что имел в виду прокурор, когда говорил о сходстве схемы с обстановкой на Митькинском шоссе, потому что начертание плана боевых действий на кассовом чеке бензоколонки являлось совершенно новым словом в мировой военной практике. Но поскольку покушение на Чубайса — это не Курская дуга и даже не Бородинское сражение, то в деталях план битвы можно уложить и на таком скромном полотнище как кассовый чек, на котором всего-то и значился некий перекресток, а возле него 100 м и 5 чел. Поднапрягши свою недюжинную интуицию, следователи пришли к весьма оригинальному выводу: «5 чел» может означать как количество членов организованной преступной группы, которых планировалось задействовать в посягательстве на жизнь Чубайса А. Б., так и предполагаемое участниками организованной преступной группы количество человек, которые должны были следовать в перевозящей и сопровождающей Чубайса А. Б. автомашинах». Присяжным предлагалось на выбор решать, что означает «5 чел.» на схеме, — число террористов или число их жертв. От толкования таинственного «100 м» следователи уклонились. А жаль. Такой простор для фантазии — 100 машин, 100 метров, 100 му…

Для кого неведомый стратег составлял на чеке схему, «сходную с обстановкой на Митькинском шоссе»? Кроме, как для прокуратуры, больше не для кого. И неважно обвинению, что ни одна экспертиза не смогла привязать каракули на чеке к почерку обвиняемых, что данная схема информационно бессмысленна, что она никак не соответствует топографическим навыкам офицеров, сидящих на скамье подсудимых. Все равно, что в написании слова «корова» кривыми печатными буквами с пятью ошибками подозревать учителя-словесника, тем более что, согласно почерковедческой экспертизе: «Буквы на чеке не принадлежат гражданам Квачкову, Яшину, Найденову, Миронову».

Такие вот «неоспоримые улики» представило обвинение присяжным заседателям. Действительно неоспоримые. Потому что никто не мог, возможности не имел, не дозволено было никому их оспорить. 

Сколько человек могут потеть в одной кепке (Заседание тридцатое)

Смена декораций в зале суда. Приставы ввозят две тяжелые тележки с картонными коробками. Прокурор снова демонстрирует вещественные доказательства. Шуршит пакетом, извлекает из него носовой платок, аккуратно расправляет, представляет: «Платок белый с синей каймой». Тот самый платок, который накануне защитники подсудимых пытались вывести из дела как недопустимое доказательство, потому что нашедшие его в левой водительской дверце автомашины Квачкова семь человек: следователь, двое понятых и четыре эксперта записали в протоколе ясно, четко, однозначно: «платок клетчатый», но когда спецы в экспертном центре вынули его из пакета, представленного следователем, платок оказался «белый с синей каймой». Ну, никак не могут опытнейшие криминалисты принять клетку за белое да еще с каймой! Прокурор не согласился с защитой и отстоял белый носовой платок с синей каймой как вещественное клетчатое доказательство, уверив судью, что следователь и эксперт просто-напросто одно и тоже описали по-разному.

Естественно адвокат Першин тут же заявил: «Обращаю внимание присяжных заседателей, что данный платок белого цвета, клеток на нем не видно, платок имеет окаемку». В ответ прокурор Каверин выпалил со скоростью домашней заготовки: «У платочка есть клеточки, их просто не видно».