Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

XII

Как рано мог уж он тревожитьСердца кокеток записных!Когда ж хотелось уничтожить4 Ему соперников своих,Как он язвительно злословил!Какие сети им готовил!Но вы, блаженные мужья,8 С ним оставались вы друзья:Его ласкал супруг лукавый,Фобласа давний ученик,И недоверчивый старик,12 И рогоносец величавый,Всегда довольный сам собой,Своим обедом и женой.

9—10 …супруг лукавый, Фобласа давний ученик… — Фоблас — герой некогда знаменитого, а сейчас едва ли кем читаемого романа Жана Батиста Луве де Кувре (Louvet de Couvrai или de Couvray, 1760–1797).

Роман Луве обычно — и неправильно — называют «Любовные похождения кавалера Фобласа». Если верить Модзалевскому (1910, с. 276), то у Пушкина в библиотеке была книга «Жизнь кавалера Фобласа» Луве де Купврэ (de Coupevray) [sic] (Paris, 1813). На самом же деле роман выходил так: в 1787 г. «Год из жизни кавалера Фобласа» (5 частей); в 1788 г. «Шесть недель из жизни кавалера Фобласа» (8 частей); в 1790 г. «Окончание любовных похождений кавалера Фобласа» (6 частей).

Маркиз де Б. и граф Линьоль — обманутые мужья в этом плутовском, легком, приятном, но по сути дела никудышном романе, почти все время балансирующем на грани фарса (с неожиданно «романтическим» финалом: сверкающими мечами, грохотом грома, безумием и искалеченными любовницами), — наивные ничтожества, и шестнадцатилетнему Фобласу, переодетому девицей, не составляет труда проскользнуть в постель к их женам. Когда третий персонаж, граф де Розамбер (распутник, пособник Фобласа), наконец женится, он, к своему горю, обнаруживает, что друг успел дефлорировать его невесту. Ни один из обманутых джентльменов не достоин именоваться супругом лукавым. Лукавый супруг, époux malin, — это, вероятно, тот, кто, прочтя Фобласа, ласкает поклонников своей жены — либо чтобы легче было за ними наблюдать, либо для прикрытия собственных шашней.

Каждый раз, когда по ходу ЕО упоминается какой-нибудь французский роман, Бродский послушно (хотя всегда расплывчато, как принято у русских комментаторов) ссылается на русский перевод. При этом он забывает, что Онегины и Ларины 1820 г. читали эти романы по-французски, а гротескными, варварскими, чудовищно топорными переложениями на русский пользовались только низшие классы.

12 рогоносец — обманутый муж; муж, которому наставили рога; encorné, cocu.

А. Лупус в комментарии к своему переводу ЕО на немецкий (1899, с. 60) цитирует забавную эпиграмму Лессинга:

Einmal wechselt im Jahr der Edelhirsch seine Geweihe.

Doch dein Mann, о Clarissa, der wechselt sie monatlich vielmals.[154]

Первое упоминание рогов как атрибута опозоренного мужа встречается, согласно К. Форбзу (в «Заметках и изысканиях» / С. Forbes, «Notes and Queries», 1st ser., II [1850], p. 90), в «Oneirocritica» Артемидора, жившего при римском императоре Адриане (117–138 гг. н. э.).

10 Отвергнутый черновой вариант (2369, л. 8).

С повесами прошедший век…

ХIII, XIV

………………………………………………………………………………………………………………

Эти строфы были опущены. В издании 1837 г. после строфы XII поставлены римские цифры и под ними три ряда точек.

ХIII

Черновой вариант (2369, л. 8–8 об.):

Как он умел вдовы смиреннойПривлечь благочестивый взорИ с нею скромный и смятенный4 Начать краснея <разговор>,Пленять неопытностью нежной…… и верностью надежной<Любви> которой <в мире> нет —8 И пылкостью невинных лет!Как он умел с любою дамойО платонизме рассуждать<И в куклы с дурочкой играть>.12 И вдруг нежданной эпиграммойЕе смутить и наконецСорвать торжественный венец!

XIV

Черновой вариант (2369, л. 8, 7 об., 8 об.):

Так резвый баловень служанкиАнбара страж усатый котЗа мышью крадется с лежанки4 Протянется, идет, идетПолузажмурясь, <подступает>Свернется в ком хвостом играет,Расширит когти хитрых лап8 И вдруг бедняжку цап-царап —Так хищный волк томясь от гладаВыходит из глуши лесовИ рыщет близ беспечных псов12 Вокруг неопытного стада.Всё спит — и вдруг свирепый ворЯгненка мчит в дремучий бор.

14 …дремучий бор — В этом старинном словосочетании эпитет, произведенный от «дремать», передает образ чего-то угрюмого, непроходимого, заросшего лишайником.

XV

Бывало, он еще в постеле:К нему записочки несут.Что? Приглашенья? В самом деле,4 Три дома на вечер зовут:Там будет бал, там детский праздник.Куда ж поскачет мой проказник?С кого начнет он? Всё равно:8 Везде поспеть немудрено.Покамест в утреннем уборе,Надев широкий боливар3,Онегин едет на бульвар,12 И там гуляет на просторе,Пока недремлющий брегетНе прозвонит ему обед.

5 Там будет бал, там детский праздник. — «Там» не обязательно относится к одному из трех домов, означенных в предыдущем стихе. Далее добавятся еще два приглашения, итого пять, что и подсказывает правильное понимание.

5 …детский праздник. — Такие fêtes d'enfants упоминаются в романе Лермонтова «Княгиня Лиговская» (1836), гл. 5, где у матери главного героя «бывали детские вечера для маленькой дочери: на эти вечера съезжались и взрослые барышни и переспелые девы». Когда дети ложились спать, взрослые продолжали танцевать.

9—12 Ср. у Н. Ж. Л. Жильбера в Сатире II, «Моя апология» («Mon Apologie», 1778):

Tous les jours dans Paris, en habit de matin,Monsieur promène á pied son ennui libertin.[155]

10 боливар — это была шелковая шляпа, колоколообразная, с широкими, загнутыми кверху полями, особенно модная в Париже и Петербурге в 1819 г. Русские комментаторы, от П. Бартенева до М. Цявловского, описывают ее неверно. Альбер Доза в Этимологическом словаре (Dictionnaire étymologique. Paris, 1938) говорит, что боливар был «à la mode chez les libéraux»[156] (раз он назван в честь южноамериканского освободителя Симона Боливара, 1783–1830). Лупус в комментарии к своему немецкому переводу ЕО, с. 46–47, отмечает, что даже в 1883 г. специальный корреспондент парижской «Фигаро», рассказывая о коронации Александра III, описывает — неточно — цилиндры русских кучеров как «une sorte de chapeaux Bolivar»[157]. Ларусс (Большой универсальный словарь XIX века / Larousse, Grand Dictionnaire universel du XIXe siècle) цитирует Скриба (ок. 1820): «Les avoués maintenant ont des fracs à l'anglaise et des bolivars»[158].

11 …бульвар… — Тенистый Невский бульвар (часть Невского проспекта) во времена молодости Пушкина еще оставался излюбленным местом прогуливающихся пешеходов. Он состоял из нескольких рядов анемичных лип и тянулся по середине Невского проспекта (в XVIII в. — Невской перспективы или першпективы; английские путешественники 1830-х гг. называли его Перспективой; французы официально именовали Невской перспективой (la Perspective de Nevsky) или сокращенно le Nevsky; правильным английским названием будет Nevski или Nevskiy Avenue) от Мойки на восток-юго-восток к Фонтанке. В 1820 г., примерно тогда, когда Пушкина выслали из города на семь лет, большинство деревьев срубили, оставив всего пятьсот (дабы усовершенствовать — в эпоху Совершенства — широкий и торжественный размах проспекта). К концу века Невский «бульвар» был так прочно забыт, что пушкинисты того времени отправляли Евгения на послеобеденную прогулку не на Невский, а на Адмиралтейский бульвар (сразу за Невским, на северо-запад). Впрочем, это тоже был модный променад, где при Александре I росли три ряда лип, и у нас нет никакой особой причины не пускать туда Онегина; разве что летом там гуляли, возможно, чаще, чем зимой. К Талону Онегин вполне мог добраться пешком (а не в извозчичьих санях) и с Мойки, и от Адмиралтейского бульвара (расположенного в двух кварталах от него).