Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

8—14 В черновой рукописи последние семь стихов выглядят так (2369, л. 6):

В нем дамы видели талант —И мог он с ними <в самом деле>Вести <ученый разговор>И <даже> мужественный спорО Бейроне, о Манюэле,О карбонарах, о Парни,Об генерале Жомини.

Другие отвергнутые варианты на том же листе (стих 12):

О Мирабо, об Мармонтеле…О Бергами, о Манюэле…О Benjamin о Манюэле…

и (стих 13):

О магнетизме, о Парни…О<б> Бенжамене — о Парни…

Вместо правильного Байрон у Пушкина Бейрон — распространенная русская (точнее, балтийская) ошибка того времени. (Так, переведенный Жуковским «Шильонский узник» в издании 1822 г. озаглавлен: «Шильонский узник, поэма лорда Бейрона».) Далее упоминаются: Жак Антуан Манюэль (1775–1827), французский политик и оратор, Оноре Габриэль Виктор Рикетти, граф де Мирабо (1749–1791), французский оратор и революционер; Бартоломео Бергами, фаворит королевы Каролины (1768–1821), супруги регента (Георга IV), — здесь имеются в виду апокрифические «Записки господина барона Пергами» («Mémoires de Monsieur le Baron Pergami». Paris, 1820), популярные в анонимном переводе с итальянского, и, наконец, Анри Бенжамен Констан де Ребек (1767–1830), французский писатель и оратор.

VI

Латынь из моды вышла ныне:Так, если правду вам сказать,Он знал довольно по-латыни,4 Чтоб эпиграфы разбирать,Потолковать об Ювенале,В конце письма поставить vale,Да помнил, хоть не без греха,8 Из Энеиды два стиха.Он рыться не имел охотыВ хронологической пылиБытописания земли;12 Но дней минувших анекдоты,От Ромула до наших дней,Хранил он в памяти своей.

1—4 Эти строки можно истолковать двояко; либо (1) «так как латынь устарела, неудивительно, что Онегин мог всего лишь разбирать эпиграфы» и т. д. (и в этом случае так будет означать «таким образом», «следовательно»); либо (2) «хотя латынь вышла из моды, он все же умел разбирать эпиграфы» и т. д. Первый вариант мне представляется бессмысленным. Какими бы скудными ни были познания Онегина в избитых латинских цитатах, они скорее противопоставление, нежели результат исходной ситуации; второй, правильный с моей точки зрения, вариант не лишен юмора «Латынь устарела, но, хотите верьте, хотите нет, он и впрямь мог расшифровывать затертые эпиграфы и беседовать о Ювенале [во французском переводе]!» Отклик этой иронии есть в VIII, 1–2:

Всего, что знал еще Евгений,Пересказать мне недосуг.

Один из эпиграфов, которые он мог разбирать, открывает вторую главу.

3 Он знал довольно по-латыне… — Должно быть латыни.

5 Потолковать об Ювенале… — Пушкин использовал этот же глагол (несовершенного вида, в 3-м л ед. ч. — толковал) как рифму к Ювенал в своем первом опубликованном стихотворении «К другу стихотворцу» (1814).

В 1787 г. Лагарп в своем труде «Лицей, или Курс древней и современной литературы» («Lycée, ou Cours de littérature ancienne et moderne». Paris, 1799–1805, vol II, p. 140–141, Paris, 1825–1826, vol. III, p 190) цитирует Жана Жозефа Дюзо, переводчика Ювенала. «[Juvenal] écrivait dans un siècle détestable [c A. D. 100] Le caractère romain était tellement dégradé que personne n'osait proférer le mot de liberté»[134], etc.

Жана Франсуа де Лагарпа (1739–1803), знаменитого французского критика, по чьему «Курсу литературы» («Cours de littérature») учился в Царскосельском лицее юный Пушкин, не следует путать с Фредериком Сезаром де Лагарпом (1754–1838), швейцарским государственным деятелем и русским генералом, наставником великого князя Александра, впоследствии царя Александра I.

Байрон в письме Фрэнсису Ходжсону от 9 сентября 1811 г. (когда Онегин завершал учебу) сообщает: «Читаю Ювенала… Десятая сат… — вернейший способ возненавидеть собственную жизнь…»

Десятая сатира во французском переводе отца Тартерона (с латинским текстом en regard[135]) начинается «de la compagne de Jésus»[136] (новое изд., Paris, 1729), которую Онегин мог читать по заданию учителя: «De tous les hommes qui sont au monde… peu de gens sçavent discerner le vrai bien d'avec le vrai mal.»[137] Именно в этой сатире встречается известная фраза о том, что людям довольно хлеба и зрелищ (стихи 80–81), и о том, что тиран редко умирает бескровной смертью (стих 213). Пушкину был хорошо известен пассаж, где говорится о том, как жалка и смешна старость (стихи 188–229). Сатира завершается предписанием жить добродетельно и предоставить богам решать, что есть наше благо (стихи 311–331).

6 …vale… — Пушкин заканчивает письмо Гнедичу от 13 мая 1823 г. словами. «Vale, sed delenda est censura»[138] (из чего не следует, как могут подумать советские комментаторы, что пушкинское, или онегинское, vale является «революционным жестом»); а письмо к Дельвигу, в ноябре 1828 г., так: «Vale et mihi favere[139], как сказал бы Евгений Онегин». В XVIII в. это было эпистолярной модой (например, письмо Вольтера к Сидевиллю в 1731 г. завершается фразой: «Vale, et tuum ama Voltairium»).

8 Из Энеиды два стиха — Например, «Una salus vinctis, sperare nullam salutem» — «Le seul salut des vaicus est de n'attendre aucun salut»[140] («Энеида», II, 354, с удобным, вполне французским, следованием nullam не до, а после sperare); или строка, по распространенной русской ошибке часто цитируемая вне контекста «sed duris genuit te cautibus horrens Caucasus» — «l'affreux Caucase t'engendra dans ses plus durs rochers»[141] («Энеида», IV, 366–367, переложение Шарпантье), которая в «переводе» Жана Реньо де Сегре звучит так:

Et le Caucase affreux t'engendrant en courroux,Te fit l'âme et le coeur plus durs que ses cailloux.[142]

В этих стихах есть некое фамильное сходство с «Гудибрасом» (1663) Сэмюэла Батлера{13}, ч. I, песнь I, стихи 136—137

При всяком случае цитируя;Неважно — верно иль неверно…

В черновой рукописи (2369, л 6) упоминается, что Онегин не мог понять Тацита, Ливия, Федра (все в родительном падеже), не мог просклонять tabula и aquila, но мог процитировать «из Катулла три стиха». Здесь упоминаются: Корнелий Тацит, римский историк, умер в начале II в.; Тит Ливий, римский историк, умер в начале I в.; Федр, римский баснописец, достигший расцвета в I в., и Гай Валерий Катулл, римский поэт, умер ок. 54 г. до н. э.

5—7 Фрагмент (2369, л. 6 об.), относящийся к этой или предшествующей строфе:

Садился он за клавикордыИ брал на них одни аккордыС <небрежной>…

Позднее это было отнесено, с понижением тональности, к Ленскому в канун дуэли (гл. 6, XIX, 5–6).

9—10 В измененном варианте (2369, л. 6) это шестистишие начиналось так:

Он знал немецкую словесностьПо книге госпожи де Сталь…

Это означало: то немногое, что Онегин (да, по сути, и Пушкин) о ней знал, он почерпнул из книги мадам де Сталь «О Германии» («De l'Allemagne», 3 vols., Paris, 1810. Это первое издание было изъято полицией Наполеона и уничтожено, сохранилось лишь несколько экземпляров; второе издание вышло в Лондоне в 1813 г.). Об этом труде см. также коммент. к гл. 2, VI, 8–9.

VII

Высокой страсти не имеяДля звуков жизни не щадить,Не мог он ямба от хорея,4 Как мы ни бились, отличить.Бранил Гомера, Феокрита;Зато читал Адама СмитаИ был глубокий эконом,8 То есть умел судить о том,Как государство богатеет,И чем живет, и почемуНе нужно золота ему,12 Когда простой продукт имеет.Отец понять его не могИ земли отдавал в залог.

3—4 Не мог он ямба от хорея, / Как мы ни бились, отличить. — Здесь мы не просто авторское, но предполагающее и участие Музы. Пушкин вернется к этой теме в гл. 8, XXXVIII.

О русских стихотворных размерах см. Приложение II, «Заметки о просодии».

5 Феокрит и Гомер. — Конечно же, Онегин знал Гомера по тому же архипреступному французскому переложению П. Ж. Битобе (в 12-ти т., 1787–1788), в котором Пушкин мальчиком читал L'Iliade d'Homer и L'Odyssée d'Homer[143].

Феокрит — греческий поэт родом из Сиракуз (годы расцвета 284–280 или 274–270 гг. до н. э.), которому подражали Вергилий (70–19 гг. до н. э.) и другие римские поэты; а им, в свою очередь, подражали западноевропейские лирики, особенно в те три столетия, что предшествовали XIX в.