Лихо. Медь и мёд - Яна Лехчина

«Ну, ничего. Мылен и весёлых домов в Вольных господарствах много, без работы не останешься».

Лицо Лале стало нечитаемым, каменным.

– Вот такие вот дела, – подытожила Ольжана. – С тех пор я начала бояться, что меня прогонят, и вскоре даже обратилась с перепугу. Чего вы замерли? Ешьте.

Лале не шелохнулся.

– Он обижал вас?

Ольжана задумалась.

– Ну… Оскорблял, пугал, отправлял с издевательскими поручениями, загонял в ветхую часовню, которую непонятно кто в его лесу выстроил…

Она поймала взгляд Лале – слишком уж напряжённый.

– Ах, в этом смысле… Нет, и пальцем не трогал. Он никого не насиловал и не бил. Ну хотя как – не бил. Часто крушил то, что рядом. Взрослым парням иногда и подзатыльники доставались.

Лале кивнул, немного расслабился. Продолжил есть.

– Считается, что сейчас Йовар куда спокойнее, чем был раньше. – Ольжана облизнула губы. – Помните, я рассказывала про Чеслава? Он умер задолго до моего прихода, но, кажется, я никогда не забывала: был когда-то ученик, от которого Йовар и мокрого места не оставил. – Она поёжилась. – Жалко его, конечно. А ещё жальче Юргена – по всей видимости, Чеслава он очень любил. Эта смерть здорово его поломала.

Ольжана не была уверена, что Лале помнит, кто из учеников Йовара – Чеслав, а кто – Юрген, и, наверное, ему было не слишком радостно это выслушивать. Но, в конце концов, она же выслушивала про братьев-башильеров.

– Может, – предположила она, отряхивая пальцы от хлебных крошек, – история Чеслава очень подходит под вашу, как её… Прету-грету-шмету.

– Прета адерер эт. – Лале повторил по слогам.

– Да, именно. Странный мальчик, но несчастный. Юрген рассказывал, что его мать сошла с ума – будто у неё была склонность к… э-э, нашему ремеслу, которую отрицает ваш брат на «Бэ»…

– Бертло, – холодно подсказал Лале. – Он не отрицает, но считает, что это недоказательно, поэтому не имеет смысла.

И это она ещё даже не углублялась в его трактаты!

– В общем, – Ольжана сделала жест рукой, – мать Чеслава хотела учиться, но учителей не нашла. Пыталась сама, но не получилось. Повредилась умом, умерла молодой. Чеслав родным оказался не нужен, потом случилась какая-то тёмная история, и его прогнали из деревни. Прям по вашей книжке – хлебнул горя, пришёл к Йовару и стал молодцом. Так ведь может быть?

– Может. – Лале сдержанно кивнул. – Те мои братья, что занимаются отловом колдунов, обращают пристальное внимание на таких детей.

– Отловом. – Ольжана криво усмехнулась. – Некрасивое слово.

– Какое есть. – Лале огляделся, оправил башильерский знак на шнурке. – Пожалуй, нам пора.

Ольжана равнодушно качнула головой. В дорогу так в дорогу, завтрак она всё равно закончила.

– Вас беспокоит, что на нас смотрят? – предположила она, вставая. Перевела взгляд с юркого подавальщика на тихих пьяниц, шебуршащих в углу. – Могли бы сменить облачение черноризца на обыкновенную одежду, сошли бы за моего мужа.

– Заманчивое предложение, но нет. – Лале тоже поднялся. – Это давно как вторая кожа. И думаю, в подряснике всё же безопаснее. Особенно – с железным знаком на груди.

Железный знак не защитил Лале от сломанного носа, но помог поверить в его ложь тогда, на большаке. Ольжана пожала плечами. Прикрыла лицо от яркого света, бьющего в окошко корчмы.

Новый день, новый день.

* * *

– …Маниты – общее название для всех, кто исповедует веру в Длани и их Перстов. Да, правильно говорить «маниты», а не «рукопоклонники», как любят в Вольных господарствах. Клирики – маниты-священнослужители разного ранга, не буду вдаваться в подробности; над всеми ими главенствует иерофант, главное духовное лицо манитов. Я сказал «ими»? Что с меня взять, я башильер. Наш орден – это королевство в королевстве. Конечно, мы все обязаны подчиняться иерофанту, но особый вес для нас имеет слово великого гроссмейстера Гильбэ, главы ордена. Поэтому, если мнения гроссмейстера и иерофанта не сходятся… Беда.

– Угу. – Ольжана смотрела, как птицы кружили вокруг церковного шпиля. – Очень увлекательно, продолжайте.

Они с Лале стояли на пешеходном мосту. Ольжана ела пирожок с повидлом и, слушая вполуха, любовалась открывшимся видом – речкой, улочкой напротив и, конечно, церковью. Ей было любопытно, почему на северо-востоке Вольных господарств – в борожских и стоегостских землях – церкви строили с округлыми куполами. А здесь, в небольшом мазарьском городке, – уже на западный манер: вытянутые, заострённые.

Долго думала, спрашивать ли у Лале. В конце концов решила: не стоит. Как начнёт объяснять, так потом не заткнёшь, – да и какая, в сущности, разница? Строят и строят. Нравится, наверное, западным господарствам посматривать на Иофат.

День клонился к вечеру. Солнце – медово-охряное – золотило колокольню, башню с часами и хорошенькие домики. Ольжана облокачивалась о перила и смотрела на зелёную речку, с наслаждением слушая, как шумели разбитые на мосту лавочки. Ольжану успокаивал мирный гул человеческой жизни. Всё же хорошо, что они с Лале остановились в этом городке, а не поехали дальше до темноты. Они оставили кибитку на постоялом дворе и вышли посмотреть, чем живут местные, – Ольжана даже не догадывалась, что ей так не хватало обычных прогулок.

Она развернулась, прислонилась к перилам спиной. Отряхнув руки, принялась рассматривать шатры и прилавки: Ольжана уже успела немного поболтать с торговками и поизучать их товары – простые и пёстрые, съедобные и не только; это занимало её больше, чем разговоры Лале об устройстве ордена. Но из вежливости она задавала вопросы. На этот раз мимоходом спросила, что за прецепторию он упомянул, когда надеялся отвадить тех ублюдков с большака.

– …В горах Кубретского господарства много тихих монастырей, – рассказывал Лале. – Монахи спокойно уживаются рядом с Горестным двором – дороги там крутые, путь долгий, так что это соседство необременительно. Вот и мой орден…

Раздался возглас – будто звали кого-то. Лале запнулся.

Ольжана любовалась тем, как над текстильной лавкой колыхались флажки, и не сразу сообразила, что Лале замолчал. Она повернулась к нему.

– Что случилось?

Лале, близоруко сощурившись, вглядывался в людей на мосту. Потом сказал фразу на неизвестном Ольжане языке – наверное, ругательство.

– Ведите себя спокойно, – произнёс он. – Вы – моя двоюродная племянница, ну вы помните. Что бы ни случилось, не бойтесь. Он не причинит вам вреда.

И Лале приветственно махнул рукой.

Ольжана забеспокоилась. Попыталась разобраться, кого он увидел, но не успела – в её поле зрения ворвался мужчина в чёрном одеянии. Вынырнул из-за молодой парочки, оказался прямо перед ними.

– Ф’рате Лаза’р![1] – просиял он, хлопая Лале по плечу. И продолжил нести звонкую тарабарщину.

Мужчина был молод – на взгляд Ольжаны, лет двадцати восьми; крепкий, коренастый и светло-рыжий. Правда, волосы у него