Жизнь удалась - Андрей Рубанов

Что-то шевельнулось в ее душе, слабая протестная вибрация прошла поперек сознания. Была же когда-то большая красивая страна — мы ее знаем по картинкам в букваре. А что теперь?

Но тут же московская женщина трезво призналась себе, что ничего удивительного здесь нет. Раз они тут так живут — значит, хотят так жить. Значит, такая жизнь их устраивает. И они, стало быть, счастливы.

Нет, конечно: всеобщая, сильно педалируемая в последние годы воля местных властей к благоустройству, к прихорашиванию фасадов была заметна. Многое подновили и подмалевали. Кое-как залатанные дороги украсили новенькими дорожными знаками, углы домов — новенькими номерами. Огородили газончики заборчиками. Но люди, народ, публика, граждане — те, для кого все делалось, — без тени сомнения лезли через заборчики и перли по газончикам, чтобы срезать угол в десять метров, и продолжали бесшабашно свинячить везде, где можно и нельзя.

Один из аборигенов, задумчиво и праздно маячивший у обочины, показался ей не лишенным остатков вменяемости, и она притормозила.

— Извините, а как мне попасть на улицу Комсомольская?

Легкий мгновенный ступор, паника, гримаса сильнейшего напряжения мысли.

— А это тебе надо… это… взад, блин, вертаться. И — до упора, это, ехай. Там, блин, сверток будет, вправо… Нет, влево. Да, влево… Или вправо, что ли… Влево! Не, блин, точно влево. И, блин, еще раз — до упора. И будет это улица Комсомольская… Или улица Коммунаров? Не, блин, точно Комсомольская… Короче, там отыщешь. Там вообще хуй заплутаешь, потому как если влево повернешь, улица всего одна, Коммунаров. То есть Комсомольская. Другой нету…

— Спасибо большое.

— А хуй ли мне с твоего спасиба?

Ей все время казалось, что на нее все смотрят. Что все знают, зачем она здесь. И старухи с кошелками, и бредущие с занятий школьники с уверенными походками уркаганов-юниоров, и праздношатающиеся выпивохи в войлочных ботинках «прощай, молодость», и даже облупившийся, но вполне невредимый памятник вождю мирового пролетариата — все тыкали пальцами, гадостно подхихикивая: вон, сучка московская проехала, вся нафуфыренная, пальцы веером — а едет-то в морг, там ейный мужик лежит, мертвый, менты позвали опознавать…

Один чрезвычайно подозрительный грузный субъект в кожане, отирающийся подле табачного ларька, и вовсе не сводил с нее глаз, и даже, явно издеваясь, приветственно помахал ладонью — вдруг она сообразила, что это Свинец.

— За домом будет забор, — сказал он вместо приветствия, подойдя к ее машине. — В заборе — дыра. Тебе — туда. А я куплю сигарет и подойду через две минуты.

Он не сказал, что возле дыры на упомянутом заборе крупно, масляной краской было начертано «МОРГ». И — указующая стрела. Чтобы, значит, не заблудиться.

— Пошли, — сказал ей капитан.

За его спиной маячили двое. Один в штатском, в старых брюках, грязнейших бахилах с налипшими по бокам комьями нечерноземной серой грязи, в потертом бушлатике, однако с милицейской планшеткой на лямке, и второй: в дорогом плаще и дешевом галстуке, некрасивый блондин с жирной шеей. Свинец потянул обшарпанную дверь, широко перед собой распахнул, вдвинулся, придержал створку, она шагнула следом, блондин — за ней.

Войдя, Марина остановилась — удушающий запах формалина был невыносим. Но блондин ловко подтолкнул ее в спину, одновременно как бы слегка придержав под локоть. Типа исполнил джентльмена. Марина рванула застежку сумки, выхватила платок, прижала к ноздрям.

Она продрогла еще на улице, а здесь и вовсе затряслась.

Внутри, посреди ярко освещенной зальцы без окон, с крашенными в омерзительнейший зеленоватый (трупный?) цвет стенами, стоял помост, стальная рама двух метров длины. Из распахнутой двери сбоку тянуло могилой. Но вышел довольно интеллигентно выглядевший человек в очках, с деловито-снисходительным взглядом друга мертвых, в толстой резины перчатках едва не по локоть и кошмарном фартуке, исполненном из темно-оранжевой больничной клеенки.

Вот, Матвеев, во что превратилось твое оранжевое небо, подумала Марина.

— Заходите, — дружелюбно произнес очкарик. — Не бойтесь, тут все живые. Что у вас?

— Уголовный розыск, — тухлым голосом ответил капитан, и все трое извлекли красные корочки: капитан машинально, блондин нехотя, а местный в штатском — с плохо скрываемой гордостью.

Друг мертвых не удивился.

— Вам вчерашнего? — спросил он.

— А что, есть другие? — вдруг развязно осведомился блондин.

— Подождите за дверью две минуты, — приказал санитар, очевидно, маловосприимчивый к грубости. — Вас позовут.

Теперь уже Свинец развернулся и задвинул Марину, придерживая за локти, назад, на свежий воздух.

Там она перевела дух. Блондин, наблюдавший за ней с интересом, предложил сигареты — но она отказалась. Менты закурили все, как по команде. Никто не произнес и слова. В это время к стоявшему у забора мусорному баку пробрался сутулый человек в дырявом пальто, запустил руки, изучил содержимое, вытащил какую-то тряпку, осмотрел, но вернул назад, не приглянулась — и двинулся прочь, а над его головой в прозрачном небе подрались вороны. Марина испугалась, что заплачет.

— Заходите, — сказал санитар.

— Согласно протоколу, — осторожно, негромким официальным баритоном пробубнил Свинец, — тело обнаружено в лесу. Пролежало в воде, в положении на боку, не менее четырех суток. Кожные покровы, в том числе лицевые, частично объедены животными…

Марина почувствовала, что силы оставляют ее, левое колено подломилось, она бы с удовольствием упала в обморок, — но только не здесь, в грязном холодильнике для мертвецов. Только не на этот коричневый кафель. Только не на руки к этим ментам, к прозекторам в розовых перчатках.

Капитан откинул серую простыню.

Марина пошатнулась, и блондин опять придержал ее.

— Бумаги, — тихо сказал он.

Местный в штатском торопливо дернул простейший замок на своем планшете, извлек документ.

— Ручку давай.

Марина схватила ртом воздух.

— Пустите. Мне нужно выйти.

Менты немедленно понимающе засопели, и снова она очутилась под спасительным небом, высоким и холодным — но бесконечно менее холодным, чем ледяной склад для трупов, где только что ей показали уродливую, фиолетовую, с вытекшими глазами и отпавшей перекошенной челюстью голову человека.

— Он? — спросил капитан.

— Я не знаю, — ответила Марина и не сдержалась, зарыдала беззвучно. — Я не знаю.

— Значит, пойдем смотреть еще раз, — вздохнул блондин.

— Нет! — завыла она. — Нет! Пожалуйста…

— Вот это нашли при нем, — сказал блондин и протянул ей прозрачный пакет, внутри лежала записная книжка Матвея — толстая, с черной кожаной обложкой, его любимая, десять лет используемая, битком набитая телефонами, адресами и фамилиями — теперь разбухшая и грязная.

Марина разрыдалась в голос, но быстро пришла в себя, вытерла сырым платком щеки, дошла до машины, открыла, села. Нашла бумажные салфетки. Глядя в зеркало, привела себя в порядок. Блондин уже стоял прямо у дверцы. Протягивал авторучку.

— Минуту, — сказал Свинец из-за его спины. — Ты уверена?

Она затрясла головой, замахала руками — отстаньте, отстаньте все от меня — поставила подпись, сунула, почти комкая, обратно в веснушчатые ладони блондина, захлопнула дверь и заплакала опять.

— Кстати, капитан, — тихо произнес блондин. — Вас тут спрашивают…

Свинец обернулся и мысленно отругал себя за ненаблюдательность. На площадке перед моргом стало одним автомобилем больше.

Облик машины — антрацитового цвета корпус, огромные колеса, мощные фары, под лобовым стеклом пропуск-триколор типа «проезд всюду» — посылал в сознание каждого обывателя базовую команду: «БОЙСЯ!»

Капитан приблизился. Навстречу ему из-за открывшейся широкой двери неторопливо распрямился человек, состоящий из прямых углов. Включая челюсть, плечи, лоб и мысы ботинок.

— В чем дело? — враждебно спросил Свинец.

Квадратный дядя показал документ. Капитан загрустил.

— Присядь. На переднее сиденье…

— Бить будете? — пошутил сыщик.

— Пока нет.

За рулем черного экипажа сидел второй дядя — практически неотличимый от первого.

— Есть проблемы? — вежливо спросил первый, едва капитан оказался в кресле.

— Есть, — сразу ответил Свинец. — Процедура опознания фактически не проведена. Налицо грубые процессуальные нарушения. Я доложу начальству.

— Начальству? — глумливо удивился второй. — А это твое начальство — ты уверен, что оно все про тебя знает? Ты, вообще, капитан, зачем так впрягся в поиски пропавшего коммерсанта, а? За красивые глаза его подружки?

— Она ему жена.

— А может, за ее деньги?

Капитан рванул кобуру, ухват ил прохладную рукоять, но первый квадратный уже зажал железными пальцами его запястье, а второй тянул из-под пиджака свою рукоять, такую же; вдруг напряжение сошло на нет, все трое опомнились, шумно выдохнули, ослабили хватку; первый квадратный — теперь он был красным от волнения — отрывисто прохрипел: