Жизнь удалась - Андрей Рубанов

— Где?

— В морге. По приметам похож на Матвея. Тебе надо приехать и посмотреть. Завтра днем. Пока не плачь. Возможно, не он. Не сто процентов.

— А сколько процентов? — глупо спросила она.

— Приезжай, — уклончиво ответил капитан. — Завтра поговорим. Извини, что расстроил.

13. В аду все бесплатно

— Значит, я на том свете? — осторожно спросил Матвей. — В загробном мире?

— Если угодно — да. А что такое? Тебя что-то смущает? Беспокоит? Что-то не так?

— Я себя неважно чувствую.

— А что именно ты чувствуешь? Как надо понимать это твое «неважно»? Что может быть важнее собственной смерти?

— Извините. Я выразился неточно.

— Выразись максимально точно.

— Ну… Мне неуютно. Некомфортно. Страшно, в конце концов.

На самом деле все было хуже: Матвей переживал не страх и даже не ужас, а засасывающее, зоологическое оцепенение. Так обмирает кролик при виде удава. Впадает в ступор, лишается воли, не может двинуть ни единым мускулом.

— Это нормально, — услышал он. — Это пройдет. Через некоторое время.

— А что будет потом?

— Не бойся. С тобой не случится ничего особенного.

— Но что именно? Что случится?

— Сначала в тебе возникнет любопытство.

— Уже, — признался Матвей. — Уже возникло.

— Всех, кто умер, пожирает любопытство. Оно сидит в каждом человеке. С детства. С той минуты, когда ребенок впервые выясняет, что смертен и однажды навсегда покинет мир живых. Поэтому момент смерти — всегда момент предвкушения. Наконец великая и последняя тайна, тайна смерти, будет разгадана лично для меня! Так думает тот, кто умер. И это финальная мысль в его затухающем мозгу. Скажи честно: тебе действительно любопытно?

— Да.

— Это хорошо. Это признак жизнелюбия. Ты ведь любил ее, да?

— Кого?

— Жизнь.

— Да. Мне нравилось жить. Да, я любил ее, почему бы и нет?!

— Хочешь назад?

Надежда обожгла Матвея.

— Разве это возможно?

— В особых случаях.

— А мой случай?..

— Извини. Твой случай — не исключительный… Ты плачешь?

— Да.

— Тебе жаль себя?

— Очень, — признался Матвей. — Я не хочу умирать. Я хочу назад. Я жить хочу! Отпустите меня. За что мне моя смерть? Я не прожил и сорока лет! Почему так мало дали пожить? Это несправедливо! Неправильно! Нечестно! Я здоровый и крепкий, я молодой. Я даже детей еще не родил. Почему со мной так обошлись?

— Ну, насчет «здоровый и крепкий» — это ты погорячился. Знаешь причину своей смерти?

— Нет.

— Сердце. Оно не выдержало. Слабое было. Обширный инфаркт — и все. Точка. Радуйся — ты умер легко и быстро. Кстати, могло быть и по-другому.

— Например?

— Например, не инфаркт, а инсульт. Ты не умер совсем, но стал растением. Не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Себя не контролируешь. Ты живой, но твое состояние хуже смерти. Ты ежедневно наблюдаешь, как твоя жена превращается в расплющенную горем женщину. Она ухаживает за тобой, вытирает слюни и сопли, а ты страдаешь от того, что за твои ошибки расплачивается самый близкий тебе человек…

— А можно вопрос? — перебил Матвей.

— Конечно.

— А я куда попаду — в рай или ад?

— Обсудим это позже.

— А Страшный суд будет?

— Страшный суд? А разве не всякий суд страшен?

— Будет или не будет?!

— Будет.

— И конь бледный? И великая блудница?

— Где ты про это слышал?

— Не слышал. Читал. В «Апокалипсисе».

— Понятно. Блудница, надо же… И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто не покупает… Корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих… С какими еще священными книгами ты знаком? Талмуды? Коран? Ты, может быть, храм посещал? Имеешь опыт молитвы?

— К сожалению, нет.

— Звучит неискренне.

— Еще один вопрос…

— Пожалуйста.

— А Бог есть?

— Для тебя, дорогой, здесь все найдется. И Бог, и Суд, и все остальное. Если есть желание, можем начать прямо сейчас.

— Что?

— Суд.

Матвей опять испытал ужас и содрогнулся бы, если бы имел тело — но не было тела; хладное, распластанное, оно лежало сейчас в какой-то грязной широкой комнате на обширной, неопределенного цвета поверхности, омерзительное в своей наготе, синевато-зеленоватое, раздутое, рот оскален, и видны неровные желтые зубы. Двое в клеенчатых фартуках — старый и молодой — неторопливо прохаживались вокруг.

— Суд! — выкрикнул Матвей так громко, как только мог. — Суд!!! О Господи! Я не готов! Рано, рано! Почему сейчас?! Мне нужно время!

— Зачем?

— Как «зачем»? Что значит «зачем»? С мыслями собраться! Подготовить ответы!

— А ты разве не подготовил ответы заранее? Все-таки тридцать девять лет прожил.

— Я же не знаю вопросов! — возопил Матвей в смятении.

— А вопросов и не будет.

— Какой же это тогда Суд??!!

— Страшный. Какой же еще.

— Но я не страх испытываю! Это больше, чем страх, гораздо больше! Я не могу, я немею, я… я в шоке! Я не способен! Давайте отложим! Перенесем! Я не в состоянии защищаться! Понимаете, есть такие поступки, они внешне, со стороны, выглядят как явный грех, непростительный, но их можно объяснить, привести аргументы в оправдание… Все можно объяснить, все! Но только не сейчас! Умоляю!

— А когда?

— Не знаю! Вам виднее! Я тут впервые, в конце концов!

Установилось молчание. В этот момент — когда утихли все звуковые вибрации — Матвей ощутил предельное одиночество, но тут звук появился опять, и ему стало легче. Он понял, что в его состоянии лучше говорить на любые, пусть самые неприятные темы, общаться с кем-то, пусть невидимым и неизвестным, нежели молчать и ничего не слышать.

— Ладно. Сменим тему. Что ты видишь сейчас?

— Свое мертвое тело. Только чем я вижу, если глаз у меня нет?

— А ты не видишь. Или видишь, но не глазами. Ты просто летаешь вокруг, тоскуя по своей привычной оболочке — эта тоска и есть твое зрение. Кстати, как она тебе? Оболочка? Твое мертвое тело?

Матвей мучительно стал подыскивать и наконец нашел нужное слово:

— Оно… оно безобразно. Непонятно только, почему такой вид… Зеленое, раздутое…

— Ты скончался в неудобное время в неудобном месте. У людей, находившихся рядом с тобой в момент твоей смерти, проблем и без тебя хватает. Тебя везли всю ночь. Подальше от дома, где все произошло. Выбросили в глухом болоте…

— Гады.

— Да брось ты. Какая теперь разница?

— И все-таки. Зачем они так со мной? Как с собакой… Все обезображено… Это, вообще, я или не я? — Матвей напряг зрение. — Не похож! Это не я! У меня пальцы на руках длиннее! И грудь не такая волосатая! Это не я! Я не умер! А что за люди вокруг меня?

— Работники морга.

— Мужики! — опять закричал Матвей. — Это не я! Я не умер!

Санитар — тот, что был помоложе, очень бледный и некрасивый, сам отдаленно смахивающий на покойника. — вздрогнул и пробормотал:

— Опять я что-то слышал.

Старый хмыкнул и неторопливо вытащил из-за фартука сигареты.

— Поработай тут с мое — каждый день будешь что-то слышать. Лично я давно уверен, что все они… ну, не до конца мертвые. Кто-то шевелится. Кто-то вздыхает. Глюки. Воображение играет…

— Это не я! — иступленно кричал Матвей.

— Успокойся, — ответили ему. — Кстати, сейчас твоя жена придет. Она тебя опознает. Сам во всем убедишься…

— Не опознает! Потому что это не я. Я не умер! Я живой. Я не хочу… Я хочу жить!!! Я не хочу в морге лежать…

— Ты уже там. Вернее, не ты, а твое тело. Что, оно тебе не нравится?

— Нет.

— Оно безобразно? — Да.

— Думаешь, оно выглядело лучше, когда в нем была жизнь?

— Конечно.

— Уверен?

— Да!

— Тогда полюбуйся на себя, живого.

Теперь Матвей увидел самого себя, деловито выскакивающего из стеклянных дверей то ли банка, то ли офисного центра — кейс в руке, другая в кармане брюк. Вот он поднял голову, вот можно различить выражение лица… Очень похож на меня, подумал Матвей, но явно не я. Сходство, конечно, необычайное. Прическа, одежда, и кейс такой же… Походка и все жесты в целом близки к оригиналу… Лицо практически неотличимо…

— Это я? — с изумлением спросил он.

— Конечно. Что, не похож?

— Нет. Я — другой. То есть был другой…

— Какой?

— Совершенно другой! Нормальный! Этот — какой-то… дурак дураком… Что за взгляд, у меня никогда не было такого взгляда, похотливо-вороватого! Плечи сгорблены, сутулится… Уши торчат. Явно не я. Этот — нелепый какой-то, странный, весь перекошенный… Одежда висит, как на вешалке. Пиджак мой, да. И галстук. И телефон узнаю, мой телефон, спорить не буду… Но сам человек — не я, безусловно. Это похоже на трехмерную карикатуру на настоящего меня.