Открытие смерти в детстве и позднее - Сильвия Энтони

При кратком резюмировании таких исследований мы неизбежно упускаем какие-либо важные детали. В Европе диагноз тяжелой депрессии может быть поставлен пациентам, которые были бы в Америке классифицированы как шизофреники. Существуют данные [276] , что среди взрослых депрессивных пациентов женщины, лишившиеся отца в подростковом возрасте, а также и женщины и мужчины, лишившиеся матери в детстве, более склонны к попыткам самоубийства. Когда со смертью встречается целое сообщество, как это было с американцами при убийстве президента Кеннеди, взрослые могут не проявлять ни понимания, ни чуткости по отношению к детям. Это было отмечено командой психиатров [277] в результате наблюдения поведения сестринского персонала в детском отделении психиатрической больницы. Сами расстроенные, медицинские сестры ожидали, что реакции детей будут подобны их собственным. Находящийся в тревоге взрослый ощущает невосприимчивость ребенка к горю как оскорбление. Он (она) оценивает эту невосприимчивость как антисоциальную, не задаваясь вопросом об ее причине и избегая таким образом болезненного самоанализа.

Выводы, сделанные из наблюдений в больничных палатах, могут относиться и к тому, что происходит за стенами больницы.

Глава IX СМЕРТЬ И ВРЕМЯ

Мифология и литература свидетельствуют о тесной связи времени и смерти в человеческом мышлении. С другой стороны, время разных культур очень различается, а сущность смерти переживается взрослыми повсюду и всегда сходно. Время труднее для понимания, чем смерть: его физические проявления менее заметны. Утверждалось, что человек становится способен к восприятию времени благодаря осознанию смерти [278] . Серьезное исследование связи этих двух концепций при развитии ребенка и в истории показывает, что это верно лишь отчасти. По-видимому, между концепцией смерти и концепцией времени имеется постоянное взаимовлияние, – это дорога с двусторонним движением.

Учитель Ньютона, Исаак Бэрроу (Isaac Barrow), определял время как непрерывность всякой вещи в ее существовании [279] . Св. Августин на вопрос «Что есть время?» сказал, что быстрого и легкого ответа быть не может, хотя не найти другого слова, столь привычного или столь знакомого.

Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени… [280] Насколько что-то прежде было, а теперь больше нет, – мера его смерти; и насколько чего-то некогда не было, а теперь оно есть, – мера его начала [281] .

Поначалу в своем мышлении о времени ребенок обычно смешивает время и бытие. Утверждения и вопросы о событиях, которые произошли, когда его еще не было, могут привести его в замешательство; он станет явно отрицать событие либо впадет в противоречия. Пример отрицания можно найти в уже приведенной нами записи, – о том, как Бен, 3 г. 4 м., не согласился с тем, что его нигде не было, прежде чем мама его зачала: он сказал, что находился у нее под ногами. Валлон [282] также приводит примеры противоречивого мышления детей, вызванного их неспособностью представлять время вне их собственного существования.

[ПИ 53] (K-вин пришел к выводу, что он родился до того, как что-либо существовало.) «Но, когда ты родился, дома существовали?» К.: «Да». «Кто построил дома?» К.: «Люди». «Кто были эти люди – это не были твои папа и мама?» К.: «Это были мужчины»(«messieurs»). «Они родились раньше тебя?» К.: «Нет».

Как говорит Валлон, ребенок, по-видимому, ощущает себя субъектом по отношению ко всему существующему; предпосылка же его собственного существования – некое коллективное бытие, анонимное, включающее неопределенные и как бы безобразные личности. Вещи существуют постольку, поскольку они могут быть восприняты нами, – это солипсистская позиция. Утонченная и туманная манера, в которой философы время от времени говорят о солипсизме, может создавать ложное впечатление, что это достижение глубокого процесса аналитической мысли. На самом деле солипсизм очень примитивен. И отнюдь не чужд ребенку.

Приводимые Валлоном примеры солипсизма детей в их представлениях о времени особенно иллюстративны в отношении периода до рождения юного солипсиста, как в случае К-на. В наших записях обнаруживается иллюстрация той же позиции в приложении к другой граничной точке жизни.

[Д3 48] Мама Ричарда упомянула о «предпоследнем Рождестве». Ричард (4 г. 9 м.) на это возразил: «Нету никакого последнего Рождества. Они все продолжаются и продолжаются. Пока я не умру».

Поскольку его занимали мысли о смерти – что нормально для его возраста, – ребенок явно неправильно понял значение слова предпоследний в этом контексте. Имелось в виду предыдущее, а он понял как предшествующее последнему. Надо сказать, что среди взрослых подобным образом могут мыслить не только философы и психотики. Шекспир вложил эту идею в уста по-детски романтичного Готспера:

Но мыслью управляет жизнь, а жизнью

Играет время, время же со всем,

Что временно, должно остановиться [283] .

Характерное для западных культур решение проблемы соотношения времени с собственным бытием или эго диаметрально противоположно решению К-на: не время до существования эго отменяется, а эго продлевается в посмертное будущее. Кросскультурное исследование связи концепций времени с расширением эго позволило прийти к следующим выводам:

Западное эго может неограниченно продлеваться в будущее, – во всяком случае, оно существенно вовлечено в будущие события; индуистские эго простираются бесконечно и в прошлое, и в будущее, – при отчетливом осознании, что индивидуальная душа имела начало в прошлом и будет иметь конец в будущем; китайские эго распространяются не из отдаленного прошлого, а из настоящего, двигаясь и в прошлое, и в будущее, при этом их индивидуальность все более истончается; что касается прибрежных салишей [284] , то их эго расширяется вообще не во времени, но непременно приводит индивида в отношения с окружающим миром [285] .

Посмертное продление эго современного западного человека имеет определенные поведенческие последствия, которые Бриджмэн рассматривает как иррациональные:

Всякому индивиду приходится слышать, как окружающие говорят о смерти, включая его собственную. Он привыкает думать о смерти безлично, так, как будто она является частью его объективированного опыта. В результате получается нелепая мешанина, моя смерть – это то, в чем у меня никак не может быть опыта. Поэтому программы действий, которые большинство людей вырабатывают в ожидании смерти, просто не имеют смысла [286] .

Здесь, безусловно, речь идет не об умирании, а о смерти как о состоянии post-mortem. Основания, по которым Бриджмэн считает иррациональным поведение большинства представителей западной культуры, он риторически формулирует в виде вопросов:

Почему кто-либо может захотеть определять, что будет с его собственностью в то время, когда для него это уже ничего не изменит? Почему обещание, данное у смертного одра, считается столь священным?.. Почему люди трудятся ради того, чтобы суд истории их оправдал? Что может измениться от вердикта истории? Почему мы аплодируем христианскому мученику? Если он работал на христианский истэблишмент отдаленного будущего, значит, он не мог отдать себе отчет, что это никак его не коснется?., обнаруживал весьма нереалистичное отсутствие приспособляемости перед лицом превосходящей физической силы?.. Почему самоубийца так часто пытается оставить того или иного рода сообщение, объясняющее его поступок?.. Почему люди так стремятся, чтобы их семья была обеспечена после их смерти; почему компании, страхующие жизнь, составляют столь уважаемый и влиятельный общественный институт?.. Почему угрозы нанести вред семье после смерти индивида являются самым эффективным оружием ГПУ?.. Большинство людей просто не понимают, что значит быть мертвым. Стереотипы мышления и мотиваций проецируются… в результате простой вербальной инерции [287] .

Возможно, но, я думаю, недостаточно дать ответ Бриджмэну с точки зрения эволюционной теории: существуют насекомые, которые делают тщательнейшие приготовления для обеспечения потомства, которое выведется не раньше смерти родителей; млекопитающие часто проявляют готовность защищать свой молодняк ценой собственной жизни; озабоченность человека будущим его семьи или группы за границами его собственной жизни может быть обусловлена сходными врожденными побуждениями, закрепленными на уровне вида по причине их ценности для выживания. Но если, с другой стороны, использование разума считать человеческой характеристикой, имеющей высочайшую выживательную ценность, то всякая наследуемая форма поведения должна проходить проверку на рациональность. На самом деле Бриджмэн вовсе не игнорирует социальную ценность альтруистических установок человека; напротив, он утверждает, что «нелогичные (посмертные) программы человека являются мощнейшей скрепляющей общественной силой, и если бы общество внезапно их лишилось, оно бы, возможно, поначалу прошло через период высокой нестабильности [288] . Тем не менее, он явно считает, что такой социальный цемент ipso facto [289] нежелателен, и временная нестабильность не была бы слишком высокой ценой за его ликвидацию.