Золотой скорпион - Татьяна Ярославская

Если бы похороны были здесь, в городе, и не в воскресенье, Садовский непременно организовал бы настоящую панихиду: оформили бы актовый зал, подготовили речи, траурный караул, цветы, автобусы, поминки. Ректор плохо представлял, кто бы это все подготовил, ведь раньше во всех скорбных и торжественных случаях суетился как раз Давыдов. А теперь он умер. Умер?

Нет. Не умер. В том-то и дело. Его убили! Его смерть не первая и, может статься, не последняя из задуманных и осуществленных только для того, чтобы Садовский не дошел до финиша на выборах. Ректор знал, что все эти трагические события – только из-за него, но вины за собой не чувствовал, с чего бы вдруг? Его мучило другое чувство, стократ сильнее, чем вина, – страх. Страх, что одной из жертв станет он сам. Ведь убийцы подобрались к нему уже очень близко. Слишком близко.

Мог ли Виктор Николаевич Садовский назвать Давыдова своим другом? Нет, конечно. Положа руку на сердце, он бы мог смело сказать: друзей у него не было вовсе. Собственно, даже это сказать Садовскому было некому. Только ей, только Рокотовой, она поймет, она простит. Почему? Потому что она ему никто, и он ей – тоже. Они совсем чужие друг другу люди. Тот факт, что он просто-напросто влюблен в свою давнюю знакомую, Виктор Николаевич старался изгнать из своего сознания, убедить себя, что любовь эта, нет, скорее влюбленность, ровным счетом ничего не значит.

Он был влюблен в Машу Рокотову еще с тех самых времен, когда она была студенткой, а он преподавал в вузе, где она училась. Даже тогда было в ней что-то необыкновенное, мощное, затягивающее. Садовский уже давно считал себя зрелым и прожженным ловеласом, но Рокотова со второй парты смотрела так, будто читала все его чувства, крупными буквами написанные на его лбу. Казалось, неизмеримо больше знала она жизни и о любви. Или не казалось?

Садовский почувствовал себя глубоко оскорбленным, когда Маша вышла замуж за студента Каримова, который был всего на два года ее старше. До этого ее замужества все еще было возможно, Виктор Николаевич мечтал, что наступит удобный момент, и он с Рокотовой объяснится. И она непременно с восторгом примет его ухаживания. А как же иначе? И вдруг стало ясно: удобный момент упущен, и другого не представится.

Один лишь раз он поцеловал Машу. По-дружески в щеку, в день экзамена. Она была уже беременна и вот-вот должна была родить. Какие уж тут романтические отношения? И все же этого поцелуя хватило Садовскому на всю жизнь. Все остальное он додумал сам: их несостоявшийся роман, ее не доставшуюся ему нежность, неслучившееся расставание.

Порой, встречаясь с нею, Садовский не мог скрыть улыбки, вспоминая их страстное свидание в только что прошедшие выходные. Свидание, которого не было. Он все надеялся, что удобный момент объясниться с Машей наступит еще раз. Шли годы, Рокотова становилась день ото дня, год от года все желаннее, но нужный момент никак не приходил. Садовский не мог разбивать ее брак с Каримовым, потом не мог ее брать с маленьким ребенком, а потом вдруг и с двумя. Не мог не жениться, ведь его собственная скумбрия мороженая забеременела. Не мог бросить своих маленьких дочерей. Когда вдруг случилось чудо, и Рокотова оказалась на временной работе в его вузе, он все-таки опять не смог решиться. Не станет ли это соблазнением подчиненной? Что скажут люди?..

И вот, наконец, нужный момент вот-вот наступит. Маша не случайно пришла ему на помощь с этими выборами. Значит, он ей не безразличен. Осталось совсем не много. Чуть-чуть потерпеть. До тех пор, пока выборы не состоялись, он не имеет права говорить Маше о своей любви. Она, конечно, ответит взаимностью, Садовский не сомневался, но это будет похоже на жалость. Куда лучше штурмовать женское сердце будучи победителем. А он им непременно станет. Маша Рокотова сама сделает его победителем!

Телефонный звонок с дешевым стеклянным дребезгом разрушил все его хрустальные фантазии.

– Виктор Николаевич! Почему вы не были на похоронах Давыдова? – резко спросила Рокотова, едва Садовский снял трубку.

– Господи, Маша, не кричи, – взмолился Садовский. – Ты же знаешь, похороны были где-то у черта на куличках, в его родной деревне…

– Знаю. Я там была.

– Зачем? – удивился ректор.

– Думала, вы там будете, как я велела, возьмете церемонию в свои руки. Покажете, что смерть друга, коллеги и соратника – удар для вас. Отдадите последний долг.

– Маша, кому бы я стал там это показывать? Его жену я едва знаю. Родственников, особенно деревенских, удивлять без толку.

– Там вчера был весь университет, – отрезала Рокотова, – во главе с Зайцевым.

Ректор едва не выронил трубку.

– Не может быть!

– Я говорила вам: хотите победить на выборах, слушайтесь меня. Да у меня такое впечатление, что в вашем кабинете в последний приезд я разговаривала не с вами, а с Зайцевым! Вот он как раз и выполнил все, чему я учила вас. И автобус обеспечил, и гражданскую панихиду организовал, и говорил так, что многие прослезились. И главное – каждый из присутствующих понял, что вы палец о палец не ударили, чтобы проводить Давыдова в последний путь.

– Что же мне теперь делать? – подавленно пробормотал Садовский.

Снимать штаны и бегать, очень хотелось ответить Маше.

– Побывайте хотя бы у вдовы. Предложите помощь, деньги. Организуйте установку памятника. Дайте всем понять, что так переживаете смерть друга, что здоровье не позволило вам присутствовать на похоронах. Хотя бы на девятый день дайте автобус, чтобы все желающие могли съездить на могилу.

– Может, мне действительно заболеть? А то ведь во вторник расширенный ученый совет по итогам года. После него все в отпуска разбегутся, а там уж и…

– Вот только попробуйте! – взвилась Маша. – Даже думать забудьте. Это ваш последний шанс. Я договорилась, к вам на совет приедет член Совета Федерации Павел Иловенский, вице-губернатор Сычев, журналисты с городского телеканала. Обязательно продумайте свое оправдание, почему вы не были на похоронах, и почтите память Давыдова. И выучите текст речи, который я вам написала. Сейчас вышлю ее вам по электронной почте. Упаси вас Бог читать по бумажке. Вы меня поняли?

– Понял, – вздохнул Садовский и повесил трубку.

– Ты понял? – спросил Песковского Анатолий Иванович Зайцев, прослушивавший этот разговор. – Надо сорвать его выступление завтра.

– Но как? – развел руками Костя.

– Разве ты в детстве сказки Пушкина не читал? – усмехнулся Шарип Зареев. – «И в суму его пустую суют грамоту другую». Беги быстро к системному администратору, пусть на полчаса отключит от сети компьютер Садовского. Вы, Анатолий Иванович, займите чем-нибудь нашего уважаемого ректора. А я пока напишу ему речь.

Глава 38

Еще одного сотрудника университета лихорадило в тот жаркий июльский день. Юрий Иванович Сомов не находил себе места. Он бежал зачем-то в библиотеку, но, оказавшись перед самой дверью, вдруг останавливался так резко, будто врезался в стену, разворачивался и несся в сторону столовой. Там он тоже останавливался, словно вспомнив что-то важное, и спешил на кафедру. Сомов не знал, сколько кругов он намотал таким образом, но истинной цели всего своего хаотичного движения он старательно избегал. Этой целью был кабинет Зайцева.

Конечно, он должен побывать там, нужно только выбрать подходящий момент, повод и способ хоть на минуту остаться там одному. Но Юрию Ивановичу хотелось пойти туда прямо сейчас и признаться Зайцеву во всем. Он же пока еще ничего не сделал, и, может быть, проректор оценит его преданность и сделает для него то же, что обещал сделать Садовский? Или не сделает? Нет, вряд ли. Слишком все мелко и незначительно. Все это важно для самого Сомова, ну и, конечно, для Садовского. А Зайцеву… И Юрий Иванович снова шел в сторону библиотеки, подальше от приемной.

Дело в том, что доцент Сомов невольно оказал услугу ректору: в тот день, когда убили Давыдова, Садовский ездил в педагогический институт послушать выступление финских ученых о феномене смерти. Сомов тоже был там, ему тема была интересна для использования в лекционном курсе. Он очень удивился, увидев там Садовского. Ректор опоздал, сидел в углу зала, ни с кем не общался и уехал сразу же, как выступление закончилось. Но Юрий Иванович видел его и подтвердил ректору алиби.

Тогда казалось глупым, что милиции вообще понадобилось это алиби, но теперь дело могло повернуться и по-новому. Сегодня Садовский подошел к Сомову, когда тот курил у крыльца, и позвал его прогуляться вдоль корпуса. Он благодарил доцента за поддержку, и уже одно это было удивительно. Ректор редко кого-то замечал и тем более благодарил. А тут вдруг, ни много, ни мало, предложил сразу место Жукова.

– Понимаете, Юрий Иванович, кафедра философии – очень ответственный участок, особенно для аспирантуры. Без экзамена по философии не обходится никакая защита диссертации. Я делаю ставку на развитие, на усиление вуза, и вдруг на этом ответственном месте – старый, я извиняюсь, пердун. Боюсь, угробит мне кафедру Жуков, задушит своим формализмом, вы согласны?