Золотой скорпион - Татьяна Ярославская

Ладно, взялся за гуж… Надо сегодня еще поработать со Светкиным интервью. Подруга по Машиной просьбе побеседовала с Садовским, но потом принесла кассету с записью Рокотовой.

– На, слушай. Скажешь, что оставить, что поменять, – велела Пасхина.

– Что, так плохо?

– Не то слово! Машка, он тебе платит что ли много?

– Ничего он мне не платит. Просто по старой дружбе.

– Ну-ну… Учить тебя не буду, но мой тебе совет: плюнь и свали по-тихому. Это провальное дело. Подмочит тебе репутацию.

Рокотова и сама теперь знала, что дело провальное. Садовский ее не слушался, делал все, что она велела, кое-как, продолжал пить и скулить, что от цели своей не отступится. Может быть, и сможет она вытащить его на выборах, только самой бы не надорваться. Настроение уже паршивое, сил нет.

Маша тяжело поднялась со скамейки и поплелась домой. Надо попросить, чтобы Кузя сварил ей горячий шоколад, такой, какой она пила прошлым летом в Швейцарии. С Павлом…

Господи, все в руках твоих. Чему суждено случиться, то случится. Ну пусть произойдет что-нибудь такое, что разом решит все ее проблемы.

Она позвонила, и дверь тут же распахнулась.

– Привет, я услышал твои шаги, – сказал Иловенский.

Маша Рокотова уронила на пол сумку.

Глава 34

– Машенька, что ты плачешь?

Павел прижимал ее к себе, целовал похолодевшие пальцы, потом мокрые соленые щеки и снова руки.

– Не плачь, я сам сейчас разревусь!

Но она никак не могла успокоиться. Иловенский принес из кухни воды, Маша расплескала половину, а пить не могла. Тогда Павел взял стакан, помялся немного, не зная, что с ним делать, да и вылил остатки воды Маше на макушку.

Рокотова задохнулась, будто он вылил на нее, по меньшей мере, ведро, но плакать тут же перестала. Притянула Павла за футболку и вытерла лицо о его грудь. Да так и не оторвалась от него больше. От футболки пахло теплом и пряным одеколоном. Такой до боли родной и знакомый запах!

– А где мальчишки? – спросила она, все еще всхлипывая.

– Какие мальчишки?

– Мои мальчишки…

– А! Не знаю. То есть знаю, конечно. Их нет.

– Нет?

– Нет.

– А почему ты здесь?

– Я теперь всегда буду здесь.

– Всегда?

– Да.

– А твоя работа? А Дума?

– Маша, ты для меня важнее любой работы, а вот ты…

– Ты хочешь сказать, что я…

– Я хочу сказать, что я жить без тебя не могу, не то что работать!

Он прижал ее к себе так, что едва не раздавил ребра.

– Пусти, медведище! – рассмеялась Маша. – Что ты делаешь: то поливаешь, то ломаешь.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Прямо сейчас?..

Маша и удивилась этому вопросу, и испугалась его. Все было так хорошо, пока он не спросил. А что теперь отвечать, если она до сих пор не уверена, хочет ли менять свою жизнь? И отступать поздно. Ясно же, Иловенский приехал за ней, и, если уедет один, то уедет навсегда.

– Прямо сейчас все загсы, конечно, закрыты, но завтра…

– Паша, – перебила его Рокотова и усадила на диван, а сама села рядом, прижавшись щекой к его плечу. – Паш, ты только не обижайся сразу и не перебивай меня, пожалуйста. Я согласна. Да, я согласна, я выйду за тебя замуж, обещаю. Но не завтра. Чуть-чуть позже. Понимаешь, здесь, в Ярославле, я взялась за одно дело, которое обязательно нужно довести до конца. Желательно, до победного конца.

– Ты возглавила в своей газете отдел. Как ты собираешься довести это дело до победного конца? Ты собираешься развалить отдел? Или всю газету?

– Нет, – замахала руками Маша, – Боже упаси! Пусть и отдел и газета здравствуют сто лет. Я не об этом. Понимаешь, я пообещала ректору университета перспективных технологий, что помогу ему победить на перевыборах. Я руковожу его предвыборной кампанией.

– Зачем? – удивился Иловенский.

– Понятия не имею, – вздохнула Маша. – Этот ректор, Садовский, когда-то преподавал в институте, где мы с Ильдаром учились, я даже курсовую у него как-то раз писала. А потом, когда работала в медицинском приборостроении, мы с ним написали несколько учебников в соавторстве. Замом я у него была, недолго, пока его проректор болел. Потом, уже работая в газете, не раз писала об университете и о достижениях ректора. В общем, дружили как-то много лет. Я просто не смогла ему отказать. И потом, я ведь обо всех его достижениях и положении в университете знала только с его же собственных слов. Даже Тимке с легкой душой порекомендовала именно в этот университет поступать. А теперь покопала глубже и вижу: там все очень неоднозначно, работы оказалось больше, чем я предполагала. Паш, но я уже ввязалась в это дело. Кстати, ты можешь мне помочь.

– Я?

– Конечно. Ты и Николай Сычев. Вот если бы ты с ним поговорил…

– Он ведь теперь вице-губернатор у вас?

– Да. Представляешь, какой будет эффект, если вы оба поддержите Садовского.

– Разве от нас может что-нибудь зависеть?

– Конечно! Я тебе сейчас все объясню.

Но Павел Иловенский не стал ее слушать. Какое там – слушать! Он и смотреть-то на нее спокойно не мог. Не дал ей договорить, обнял, поцеловал и оторваться от ее губ смог лишь на секунду, чтобы содрать и отшвырнуть футболку. На Маше уже не было блузки, и, когда их тела коснулись друг друга, стало невыносимо горячо, казалось, плавилась кожа, и они, только что жившие каждый сам по себе, превращались в единое целое, в нерасторжимое, неразрывное, новое существо с новыми неповторимыми чувствами и сердцем, полным любви – одним на двоих!

Ночь было жаркой и светлой. Павел спал, занимая почти весь диван. Такой смешной и беззащитный. Толстенький, невысокий, лысоватый Иловенский, который, впрочем, довольно представительно смотрелся в своих деловых костюмах, а особенно в своем джипе, без одежды и машины терял всю свою импозантность. Твой Винни-Пух, говорил про него с усмешкой Ильдар Каримов. Правда, за глаза говорил. Ильдар уважал Павла и в последнее время все меньше ревновал к нему Машу.

А Маша никогда их не сравнивала. Павел казался ей особенным, ни на кого не похожим. Хотя, нет. Он был похож на нее саму.

Он спал, а она не могла оторвать от него глаз. И боялась уснуть. Ей казалось, что сон разрушит ту волшебную связь, которая вдруг, вот только-только родилась между ними.

Кузька был прав. Конечно, Маша никогда никому не признается в этом, но Кузька был прав, когда сказал, что сексуальность женщины только просыпается к сорока годам. Маша, которая всю жизнь воспринимала секс как приятный, но утомительный спорт, считала, что сын так оправдывает свою связь с сорокалетней Соней. Было смешно слушать, когда парень со знанием дела говорил: погоди, ты еще ничего не понимаешь. Вот однажды… Маша обычно не дослушивала, сын получал по лбу кухонным полотенцем, но продолжал снисходительно улыбаться, всем своим видом показывая: ничего, когда-нибудь ты поймешь, что я прав.

Он был прав. И Маша поняла это только сегодня. Сегодня впервые она ничего не помнила, не помнила и не могла сказать, как это было и что это было. Но было невероятно! Она будто бы умерла и родилась заново, совсем другой, новой.

Она вытянула руку и смотрела на нее так, будто видела впервые: смуглая кожа, еще темнее в сумерках мягкой ночи, темная родинка на запястье, маленькая кисть, почти детские тонкие пальцы. Какая-то другая рука, особенно легкая, красивая. Маша потрогала свои волосы, даже они показались ей мягче и пышней, чем обычно. Или это новые пальцы так чувствовали? Она прижала ладони к щекам. Щеки горели, а ладони оказались приятно прохладными. Погладила шею и грудь. Грудь оказалась тугой и тяжелой, живот – мягким и теплым. Маша не узнавала свое тело, училась чувствовать и понимать его заново. Родившееся этой ночью тело нравилось ей все больше, но она с трудом верила, что изменилась навсегда.

Глава 35

Утром Маша даже не спросила у Павла разрешения, побежала вперед и уселась за руль его джипа. Это именно его машина стояла поперек дороги и вызывала вчера желание пнуть хотя бы по колесам.

Павел с радостью согласился съездить проведать в санатории Аллу Ивановну. Ему было все равно, что делать и куда ехать, лишь бы не расставаться с Машей. Тем более хорошо – побыть с нею вдвоем.

Дома вокруг них утром запрыгали вернувшиеся от деда мальчишки. Павел называл их мальчишками следом за Машей, хотя оба они давно уже превратились во взрослых мужчин. Но сегодня они веселились совсем как маленькие, словно тяжелый груз упал с их плеч. А и всего-то: Павел Андреевич приехал, и мать снова прежняя, веселая, улыбчивая, счастливая. Но что будет, когда он уедет?

Машина летела под сто сорок, и Иловенский, даже пристегнутый ремнем безопасности, держался за кресло и молился, чтоб на их пути не попались гаишники. Посты Маша знала и заранее сбрасывала скорость, но, отъехав от поста десять метров, снова жала на газ.

Она очень любила водить машину, но почему-то до сих пор не обзавелась своей. Павел спросил ее об этом. Маша подумала немного и решила ответить честно.