Время предательства - Луиза Пенни

Они оба инстинктивно повернулись к собравшимся у дверей перед комнатой, в которой вещал телевизор.

– Думаешь, это будет благоразумно? – спросил Жером.

– Может быть, и нет, – ответила Тереза. Она пристально посмотрела на него. – Ты должен мне сказать, почему тебя вдруг заинтересовал Пьер Арно.

Жером с трудом перевел дыхание, словно долго тащил какую-то неимоверную тяжесть. Наконец он сказал:

– Его имя промелькнуло в моих поисках.

У Терезы Брюнель внезапно закружилась голова. Проклятый Пьер Арно!

– Ты шутишь? – Но она понимала, что он не шутит. – Именно его имя и привело в действие их систему контроля? Если так, ты должен нам сказать.

– Что я должен, Тереза, так это узнать побольше об Арно. О его прошлом. Прошу тебя. Ты уже не агент-новичок, теперь ты суперинтендант Квебекской полиции. Я же знаю, ты в курсе.

Она смерила его жестким, оценивающим взглядом.

– Пьер Арно был старшим суперинтендантом Квебекской полиции, – начала она, сдаваясь. – Это самый высокий пост, теперь его занимает Сильвен Франкёр. Я только-только поступила в полицию, когда всплыла та история. Видела Арно всего один раз.

Жером Брюнель прекрасно помнил тот день, когда его жена, старший куратор Музея изящных искусств в Монреале, пришла домой и сообщила ему, что хочет поступить в полицию провинции. Ей было около пятидесяти пяти, и для него эта новость прозвучала так же дико, как если бы она сообщила ему, что поступает в «Цирк солнца»[41]. Но он видел, что она не шутит, а если уж говорить откровенно, новость не свалилась как снег на голову. Тереза консультировала полицию по нескольким делам, связанным с кражей произведений искусства, и обнаружила в себе способности к раскрытию преступлений.

– Как ты и сказал, прошло уже больше десяти лет, – продолжила Тереза. – К тому времени Арно не первый год занимал свой пост. Он пользовался популярностью. Уважением. Ему доверяли.

– Ты говоришь, что видела его один раз. Когда? – спросил Жером.

У него был острый, аналитический взгляд. Она знала: точно таким же взглядом он смотрел в больнице, когда поступал особенно тяжелый больной.

Сбор информации, обдумывание, анализ. Быстрый мозговой штурм и принятие решения, как действовать в конкретном случае. Здесь, в гостиной Клары, где пахло свежей выпечкой, розмарином и жареной курицей, вдруг возникло ощущение опасности. И пришло оно вместе с запачканным грязью и кровью именем Пьера Арно.

– Я видела его на лекции в академии, – вспомнила Тереза. – В группе, которую вел старший инспектор Гамаш.

– Арно пришел туда в качестве приглашенного гостя? – удивился Жером.

Тереза кивнула. К тому времени оба полицейских были знамениты: Арно – как уважаемый глава уважаемой службы, а Гамаш – как создатель и начальник самого успешного отдела по расследованию убийств в Канаде.

Тереза Брюнель сидела в битком набитой аудитории, одна из сотен курсантов, ничем не выделявшаяся среди других, разве что сединой.

По мере того как она вспоминала те события, гостиная перед ней исчезала, превращаясь в амфитеатр аудитории. Она четко видела этих двоих мужчин. Арно стоял за кафедрой. Пожилой, уверенный в себе, представительный. Невысокий и худощавый. Подтянутый. С ухоженными седыми волосами и в очках. Он вовсе не выглядел властным. И тем не менее в самой его скромности чувствовалась скрытая сила. Его власть была настолько велика, что ему не требовалось ее демонстрировать.

А рядом с ним стоял, наблюдая, старший инспектор Арман Гамаш.

Высокий, солидный. Спокойный и сдержанный. В роли преподавателя он проявлял бесконечное терпение, когда слышал глупые вопросы или видел выхлопы тестостерона. Он вел за собой примером, а не демонстрацией силы. Агент Брюнель чувствовала, что перед ней прирожденный лидер. Человек, за которым ты готов следовать.

Если бы Арно в одиночестве выступал перед аудиторией, то произвел бы на нее более сильное впечатление. Однако по ходу лекции ее глаза все чаще останавливались на спокойном человеке, стоявшем в стороне. Он слушал так внимательно. Был таким естественным.

И агент Брюнель постепенно поняла, в чем состоит истинная власть.

Пусть старший суперинтендант Арно и занимал высший командный пост, но Арман Гамаш был авторитетнее.

Она рассказала об этом Жерому. Он подумал несколько секунд и спросил:

– Арно не пытался убить Армана? Или наоборот?

Киножурнал новостей закончился изображением кроткого доктора Бернара, который держал одну из новорожденных пятерняшек, махая ее ручкой в сторону камеры.

«Пока-пока, – произнес диктор таким тоном, словно объявлял о Великой депрессии. – Я знаю, мы будем часто встречаться с тобой и твоими сестренками».

Краем глаза Гамаш увидел, как Рут подняла руку, испещренную венами.

Пока-пока.

Экран почернел, но всего на секунду – на нем появилось другое изображение, знакомое канадцам. Стилизованный черно-белый глаз, а потом выписанные по трафарету слова без малейшего намека на креативность или красоту.

Одни факты.

Национальный кинематографический комитет Канады. НКК.

Ни мрачного голоса за кадром, ни веселой музыки. Просто съемки, сделанные оператором НКК.

Они увидели очаровательный коттедж летней порой. Коттедж из сказки. Кровля в виде рыбьей чешуи, мишурная отделка. Ящики с цветами на всех окнах, веселые подсолнухи и алтей у стен залитого солнцем дома.

Маленький сад, обнесенный белым заборчиком.

Коттедж напоминал кукольный домик.

Камера взяла крупным планом входную дверь, сфокусировалась, потом дверь приоткрылась и высунулась женская голова, посмотрела в камеру, произнесла что-то вроде «Maintenant? Сейчас?».

Женщина убрала голову, и дверь закрылась. Секунду спустя дверь снова открылась, и появилась маленькая девочка в коротком платьице с оборочками и с бантом в темных волосах. В туфельках и носочках. На взгляд Гамаша, ей было лет пять-шесть. Он произвел быстрый подсчет. Начало сороковых. Военные годы.

Появилась рука и подтолкнула девочку дальше на солнце. Не то чтобы пихнула, но толкнула достаточно сильно, девочка даже споткнулась.

Потом из дома выпустили еще одну девочку.

Потом еще.

И еще.

И еще.

Девочки встали вместе, держась друг за друга, словно родились сиамскими близнецами. И выражение лица у них было одинаковое.

Страх. Смятение. Почти такое же выражение Гамаш заметил на лице их отца, когда тот впервые смотрел на своих детей.

Девочки повернулись к двери, подошли к ней, столпились возле нее. Попытались попасть внутрь. Но дверь не открывалась.

Первая девочка взглянула в камеру. Умоляя. Плача.

Ее изображение мигнуло и исчезло. Снова появился хорошенький коттедж, но уже без девочек, с закрытой дверью.

Потом дверь снова открылась, и теперь маленькая девочка вышла сама. Затем появилась ее сестра, взяла ее за руку. И так далее. Пока не вышла последняя и дверь за ней не закрылась.

Они все одновременно повернули голову к двери. Дверь приоткрылась, из нее высунулась рука, помахала им и исчезла.

Девочки замерли на месте. Как окаменели.

Камера чуть дрогнула, когда одна из девочек посмотрела в объектив. Гамаш подумал, что оператор, вероятно, обратился к ним. Наверное, показал плюшевого мишку или конфетку. Что-нибудь, чтобы привлечь их внимание.

Одна из девочек начала плакать, другие разошлись кто куда, картинка замигала, на экране появилась чернота.

Снова и снова в комнатушке Клары они просматривали старые кадры, забыв о паштете и выпивке.

Снова и снова выходили из пряничного дома девочки, потом их зазывали назад, чтобы попробовать еще раз. Наконец первая появилась с улыбкой во весь рот, а следующая за ней радостно взяла сестренку за руку.

Потом следующая. И следующая.

И следующая.

Они вышли из коттеджа и побежали вокруг садика, вдоль белого заборчика, улыбаясь и маша руками.

Пять счастливых маленьких девочек.

Гамаш посмотрел на Мирну, Оливье, Клару, Жиля, Габри. Он посмотрел на Рут: по морщинам на ее щеках, по большим каньонам скорби текли слезы.

На экране телевизора пятерняшки Уэлле улыбались одинаковыми улыбками и одинаково махали на камеру, потом экран почернел. Гамаш знал: они только что увидели сцену, которая должна была свидетельствовать о счастливой жизни пятерняшек в пряничном домике. Девочек, вырванных из нищеты, не знающих никаких забот. Эти съемки продавались агентствам по всему миру и все еще использовались, когда вспоминали об их жизни.

Как подтверждение счастливого детства пятерняшек Уэлле.

Гамаш и другие понимали, что произошло на их глазах. Рождение мифа. А еще они увидели нечто надломленное. Разбитое. Обиженное так, что ран не залечить.

– Откуда ты знаешь? – спросила Тереза. – На процессе об этом не говорилось ни слова.

– Я обнаружил намеки на то, что между ними двумя что-то произошло. Что-то почти убийственное.