Череп со стрелой (СИ) - Дмитрий Емец

Афанасий чувствовал, как личинка мечется вну­три у Гули, причиняя ей боль, которая отзывалась и в нем, и знал, что все, что сейчас нужно — это пере­сечь реку. Но это был шаг навстречу невероятному жару. И Афанасий пожалел себя. Отшагнул назад, на какой-то, быть может, сантиметр, но это было уже отступление. Он разрешил себе убегать и дальше пятился и пятился, испытывая перед рекой и Пер­вой Грядой физический, до тошноты, ужас, какой испытывает человек, которому велели выхватить из огня раскаленный брусок металла.

Что-то уперлось ему между лопаток, причиняя боль. В ярости он оглянулся, готовый дать отпор тому, кто мешал ему бежать. За ним стояла красно­ватая молодая сосна и всем тонким стволом, всеми ветвями и иголками, даже чешуйками коры тяну­лась к гряде и к тому, что было за грядой.

Афанасий опомнился. Он смотрел на сосну, в ко­торую всего секунду назад ему хотелось вцепиться зубами, и гнев медленно остывал в нем. Он шагнул к сосне и, уткнувшись в нее лбом, всхлипнул.

— Ты лучше меня! Ты туда хочешь, а я... — шеп­нул он и скорчился от боли, передавшейся ему че­рез Гулю. Бедная Гуля! Что сейчас испытывала она! Испуганная личинка жгла ее и терзала.

И ведь старикашка Белдо знал, что так будет, когда сшивал их руки зеленой нитью. Еще слезки пускал, гадина: «Настоящая любовь! Умрете в один день!»

Афанасий разозлился, а у человека слабого злость — это часто дверь в поступок. Он бросился к Танцу и, подпрыгнув, животом перевалился через седло. Сесть он уже не смог, потому что эль сразу настиг его новой волной боли, ужаса и тошноты.

— Пошел! Пошел же! Иди в реку! — крикнул Афа­насий и ударил Танца по боку ладонью.

Мерин несколько удивился. Положение всадни­ка было нестандартным, но все же хлопок ладони чем-то напомнил шенкель. И, помешкав, Танец все же шагнул с берега в реку. Оказавшись передними ногами в воде, мерин опустил морду и стал жадно пить. Разгоряченным пегам пить нельзя. Афанасий колотил его ладонью — но что такое ладонь для та­кой туши? Афанасия охватило отчаяние.

— Пошел! — снова крикнул он и укусил мокрый бок Танца. Толком у него ничего не получилось, он лишь забил себе шерстью рот и едва не задохнулся.

Все же мерин недовольно дернул боком и, при­слушиваясь к своим ощущениям, оторвал морду от воды. Потом сделал еще шаг, и еще. Афанасий по­нял, что его что-то привлекло на противоположном берегу, и затаился, боясь, что этот интерес погаснет. Он даже примерно понял, что именно заинтересо­вало Танца — крошечные пятнышки цветов, отсюда казавшихся пухом с сияющими точками.

«Мне страшно!» — подумал Афанасий.

Тихо плача и скуля, он как тряпка болтался в сед­ле Танца и позволял нести себя через реку. Танец медленно брел по мелководью. Афанасий ощущал, как ходят его лопатки и подрагивает седло. Потом мерин зашел глубже, где уже не доставал дна, и по­плыл. Афанасий оказался под водой. Быстрое тече­ние играло его волосами. Изредка он задирал голо­ву, чтобы дышать, и ничего другого уже не знал и ни о чем не думал. Ни о Гуле, ни о двушке, ни о себе. Он весь сжался до размеров своей муки, до крошечного такого огонька.

У противоположного берега на Афанасия нахлы­нули еще две волны боли, последняя из которых была особенно острой. Его скорчило и резкой мы­шечной судорогой перебросило через седло вперед головой. Афанасий заскользил, стараясь удержать­ся чем угодно — ногтями, зубами, коленями, но не удержался и соскользнул. Он был уверен, что уто­нет, потому что плыть сейчас не мог, но не утонул. Он лежал на спине, на мелководье, в полуметре от берега, и смотрел в небо.

Внутри у него был покой. Он чувствовал, что эль умер. Его дряблое тело неведомым образом распа­лось, рассосалось... Гуля свободна. На миг Афанасий увидел лицо Гули. Она лежала на ковре у себя в ком­нате, привалившись боком к двери, чтобы не могла войти рвущаяся снаружи мама. Лежала и, как он в небо, смотрела на потолок, где нежно желтело пят­но от протекших соседей. И ей было хорошо.

Танец вышел на берег, нежно склонился над цве­тами, точно желая полюбоваться ими, и... сожрал самый красивый цветок В нем опять проснулся гурман.

Глава двенадцатая

РЕМОНТ ЛЮБВИ И КОРАБЛЕЙ

Корабли тонут не сразу. Вначале дают мелкую течь. И люди хамеют не сразу — вначале позволяют себе робкие хамские вылазки. И любовь исчезает не сразу — вначале где—то возникает мелкая поломка. Поэтому нужно ремонтировать любовь при первой трещине, или ремонт вый­дет очень дорогим

Кавалерия

Из нырка Афанасий вернулся пустым. Он хотел поскорее увидеть Гулю, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. В Москву он отправился вместе с Улом. Улу поручили проверить зарядную закладку на «Краснопресненской». «Зарядка», спрятанная в ограде зоопарка, разладилась и барахлила. На про­шлой неделе вместо того, чтобы наполнить энерги­ей нерпьРузи, она окончательно ее разрядила Хотя Рузя — это Рузя. Недаром про него говорили, что он способен сломать даже то, что сломать вообще не­реально, например цельносварную кувалду.

В Москву Ул с Афанасием ехали на электричке. Был тот час дня, когда в город составы вдут полу­пустыми. Напротив них помещался дядечка в мод­ной шапочке «халти,›› на которой сбоку болтался забытый ценник. По непонятной причине Ул и Афанасий показались ему достойными доверия, и он стал ругать свою жену. Говорил, что у нее не все дома. Она способна пойти на пять минут в аптеку за зеленкой и вернуться домой через неделю, по­тому что по дороге в аптеку ей придет в голову, что зеленка делается в Перми и там она, значит, дешев­ле. По этой причине ее супруг совсем издергался не зная, какая гениальная мысль осенит его благо­верную в следующую секунду и где она в результате этой мысли окажется.

Ул с Афанасием слушали с интересом. Один примерял на место этой жены Яру, а другой — Гу­лю. Улу не верилось, что Яра будет так бегать, а вот Афанасий испытывал беспокойство, хотя, конечно, шапочка «халти›› могла и преувеличить. Например, из рассказа шапочки следовало, что как жена она еще терпима. Умела ставить чайник и знала, что картошка при разрезании не должна быть синей и иметь цветные прожилки.

Когда мужик замолчал, Афанасий в утешение рассказал ему историю о парне, которого бросила девушка. Парень уехал за город и скорее для само­успокоения, чем по призванию, устроился гравиро­вать таблички на кладбище. И вот года два спустя бывшая девушка приехала хоронить дальнего род­ственника, вышла из автобуса и чудом не получила разрыв сердца. Перед ней тянулся целый реклам­ный ряд — лучшие работы гранитной мастерской. Кресты, надгробия, плиты — многие десятки самых реалистичных образцов. И на каждом памятнике были ее фотография, фамилия и имя.

За пару станций до конечной дядька вышел. Афа­насий смотрел, как он, чем—то похожий на упитан­ного кенгуру, упрыгивает по перрону.

— Толстый он... На Ганича чем—то похож.

Ул с ним не согласился:

— Ганич не толстый. У него под свитером сумка— напузник Он тырит туда чайные ложки, зубочист­ки, сырки из магазина.

— Клептоман?

— Борец с монополиями. Все магазины и кафе принадлежат монополиям. А Ганич с ними борется.

— Он же жмот!

— А кто мешает жмоту быть борцом с монополи­ями? Это тот вариант, когда одной сигаретой убива­ешь сразу двух лошадей. Все, приехали!

Вскоре они были на «Краснопресненской›› и за­нялись закладкой. Ул работал с азартом, закусив нижнюю губу. Раскручивал ржавую проволоку, ко­торой невзрачная, похожая на серый камень за­кладка крепилась к столбу ограды. Афанасий пере­минался с ноги на ногу, ныл и мерз. Ул терпел его до момента, пока плоскогубцами не прихватил себе палец.

Надо отдать Улу должное, вопить он не стал. По­смотрел на палец, потом на Афанасия и почти ла­сково сказал:

— А не поехал бы ты, Афоня! Далеко и по делам!

— А как же помощь? — обрадованно заволновал­ся Афанасий.

— Ты мне уже помог. А нервы я себе и сам по­мотаю.

— А если на тебя нападут?

— Я скину тебе месагу с того света. Все, вали!» Да не обиделся я, не обиделся, чудо былиин!

Афанасий воспользовался разрешением и от­правился к Гуле. По дороге он думал про Ула, что тот хотя и лучший, конечно, друг, но трудоголик и маньяк, опасный для нормальных людей, не облада­ющих его энергией. Сильным людям слабых не по­нять. Афанасию вспомнился поход на выживание, который они устроили как—то, когда были средни­ми шнырами. Ул тогда тащил огромную армейскую медицинскую палатку с колышками, которую сол­даты вообще—то возят на грузовиках. Ноги Ула про­валивались в снег почти по колено.

— Помочь ему надо. Не могу я так! — страдая, прошептал Рузя.

Вовчик, шипя, придержал его за локоть: