Солнце восемь минут назад - Анна Витальевна Малышева

в районе Кузнецкого Моста? – Максим сунул сверток во внутренний карман куртки. – Я не ошибаюсь? Вы сказали, что все закупили там?

У него был вид охотничьего пса, готового пуститься по следу. Светлые глаза сверкали, кончик носа дергался, улыбка, прежде казавшаяся ироничной, походила на оскал.

– Я очень прошу, не трогайте этого человека, даже если найдете, – бесцветно выговорила Александра. – Он непричастен к смерти вашего отца.

«Ты сама в это не веришь, – сказала себе художница, отводя глаза. Она не в силах была встречаться взглядом с Богуславским. – Мусахов знал его и всю его кухню. Откуда у него в подвале взялся этот холст? Он говорил, что его приятель сам выписывал холст из Польши. Но тогда откуда у Мусахова взялся этот остаток? Ведь он всегда торговал материалами. Может быть, и венки штамповались у него в подвале? Ты сама не веришь, что Мусахов ни при чем!»

– Понимаю, – произнес наконец Максим. – Вы все еще считаете меня бандитом. Кстати…

Он застегнул куртку, выглянул в окно.

– Я не все вам рассказал. Это было бы, кстати, интересно вашей помощнице. Судить о причине смерти можно было только по состоянию костей. Так вот, весь скелет, череп, позвонки – все оказалось совершенно цело, без повреждений. Но была деталь, которая позволила сделать одно допущение. Руки и ноги были стянуты проволокой. В зубах нашли нитки, остатки кляпа.

– Зачем вы все это мне рассказываете? – не выдержала Александра.

Максим обернулся с удивленным видом:

– Разве вам не интересно?

– Мне плохо от ваших рассказов, – тихо ответила художница.

– А рассказ окончен. – Максим развернул рулон с олеографиями, лежавший на столе, склонил голову набок, рассматривая сцену охоты. – Моего отца похоронили заживо, из-за такой вот ерунды. Из-за венки ценой в пятьсот швейцарских франков. С убийцей мне уже не удастся пообщаться. Но я ищу всех, кто может быть причастен. Я хочу увидеть всю картину, уж извините за каламбур. И спасибо за наводку.

Богуславский пошел к двери, отворил ее и постоял на пороге, разглядывая небо.

– Останусь, пожалуй, ночевать, – бросил он, не оборачиваясь. – Что-то устал. Дорога адская, потом тонну снега перекидал, а сейчас вы меня хорошо встряхнули с этим холстом. Будет скучно – заходите, у меня есть отличный коньяк.

И спустился с крыльца, не притворив за собой дверь. Александра, стоя неподвижно, слышала, как скрипит снег под его ботинками, как шумят и шепчутся на ветру огромные сосны, немые свидетели, которые многое могли бы рассказать. Больше ни единый звук не оживлял огромной тишины – ни человеческий голос, ни музыка, ни далекий лай собаки. Александра чувствовала себя погребенной заживо в этой чернильной тьме. Подойдя к двери, она увидела на освещенной веранде большого шале Максима. Тот стоял, облокотившись на перила, нахохлившись, глядя в сторону ворот, так же как стояла утром Елена. Бесконечно одинокий и бесконечно опасный.

«Мусахов не мог, не мог предать его отца, – твердила про себя художница, запирая дверь и подходя к камину. Ее бил озноб. И тут же возражала себе: – А почему не мог? Ты что, первый год в этом бизнесе, не знаешь этих людей? Если он предоставлял помещение для работы и материалы, то был причастен. И ему не хотелось лежать в этом лесу, в яме, связанным проволокой, с кляпом во рту, и смотреть, как сверху кидают землю, лопата за лопатой. Две вещи неоспоримы: этот холст был у него, и он отлично знал Богуславского-старшего».

Александра вынула из кармана куртки телефон. Связи все еще не было. Сообщение с геолокацией висело в прежнем статусе. Она повесила куртку досушиваться на каминную решетку. Такого острого, абсолютного одиночества художница не ощущала еще никогда. Человек, стоявший сейчас на веранде большого шале, словно заразил ее им. «Только бы не пошел снег, – присев в кресло перед камином, она сжала пальцы в замок, будто молилась. – Только бы не пошел снег, не замело дорогу. Тогда утром сыновья Аристарха уедут в Москву. И я велю им связаться с Мусаховым. Всё мои идиотские принципы виноваты. Никому не называть имени заказчика… Да Мусахов бы все понял, он бы меня отговорил с ним связываться! Говорить заказчику всю правду… Ну, сказала бы Максиму, что подозрения у меня вызвал красочный слой, и хватило бы с него. Нет, надо было поделиться открытием с печатями. Так была потрясена, что не думала о последствиях. А вот теперь придется думать».

Не усидев в кресле, она встала и подошла к окну. Свет на веранде погас. Погас и большой прожектор. Территория отеля погрузилась во тьму. Слабо светилось только одно окно в большом шале, в столовой. Но был ли это отсвет огня в камине или просто обман зрения, Александра понять не могла.

* * *

Она задремала, а потом, неожиданно для себя, крепко уснула, сидя в кресле. Художница чувствовала себя измотанной, и вовсе не потому, что целый день чистила снег. Ее терзал страх, бесформенный и оттого еще более тягостный. Сон, который то начинал ей сниться, то обрывался, тоже был тягостен. На нее давила огромная снежная масса, снег был со всех сторон, так что Александра не понимала, где верх, где низ, в какую сторону копать, чтобы выбраться из снежного плена. Как всегда, в те мгновения, когда ей снился кошмар, она сознавала, что это сон, опасности нет, приказывала себе успокоиться… Но сердце колотилось так, будто она и в самом деле задыхалась.

Содрогнувшись всем телом, Александра выпрямилась в кресле. В первый миг художница изумилась, почему она спит не в спальне, затем вспомнила все – весь день, закончившийся откровениями Богуславского.

В следующий миг она поняла, что ее разбудило. В дверь осторожно стучались.

Александра встала. Затекшие ноги удержали ее с трудом. Подойдя к столу, она взглянула на экран телефона. Двадцать минут пятого. В окна смотрела чернильная тьма.

– Кто? – спросила она, остановившись у двери.

– Открой, пожалуйста, – глухо ответил Аристарх. Переступив порог, он огляделся: – Ты одна?

– Кому здесь быть? – Александра выглянула на крыльцо. – Гляди-ка, синоптики ошиблись, снег так и не пошел.

Затворив дверь, она повернулась к гостю, борясь с зевотой, все еще не совсем проснувшись:

– Что случилось?

– Мне… Нам срочно нужно в Москву. – Аристарх смотрел не на нее, а в угол, хотя там не было ничего, кроме красных валенок, которые Александра купила на заправке. – Света очень нездорова.

Александра мигом стряхнула с себя сонливость. Она с тревогой вгляделась в лицо старого знакомого.

– Да ты и сам болен! На себя не похож! Бледный как мел!

– Правда? – отрешенно осведомился тот и растер ладонью щеку, словно желая убедиться, что лицо все еще на месте. – Да, мне тоже… Нехорошо. Но надо ехать.

Теперь Аристарх смотрел прямо на нее расширенными, словно от шока, глазами, под которыми пролегли синеватые тени. У него был растерянный вид человека, который не осознает, где находится.

– Как ты за руль сядешь в таком состоянии? – Александра, взяв гостя за локоть, подвела его к камину и усадила в кресло. Беловолосый великан не сопротивлялся. Он оглядывал скудную обстановку и разложенные на полу холсты, саму Александру, склонившуюся над ним, и казалось, тщетно пытался что-то осмыслить.

– Надо ехать, – повторил он.

Художница выпрямилась.

– Со Светой все так серьезно? Дорога расчищена, может проехать скорая. Правда, как ее вызвать без связи…

– Я отлично справлюсь сам. – Аристарх прикрыл покрасневшие глаза. Веки часто дрожали. – Ночь, пробок нет, через час мы будем в городе.

– Я разбужу Игната, он вас и отвезет. – Александра решительно начала одеваться. – Он все равно хотел уехать. Иван тоже. Вот и поедете все вместе.

Она направилась было к двери, но тут же вскрикнула от боли и неожиданности – предплечье словно тисками сжали. Аристарх вскочил и схватил ее:

– Никого не буди, я отвезу ее в больницу и вернусь! Я пришел к тебе, чтобы ты открыла нам ворота. Лена что-то говорила о том, что хозяин блокирует пульт. Ну, так сейчас он здесь. Пусть разблокирует, и мы уедем.

Его лицо, голос, пальцы, стиснувшие ей руку, – все было пугающе незнакомо. Ошеломленная