Солнце восемь минут назад - Анна Витальевна Малышева

Он усмехнулся.

– Ничего там, как правило, нет, не в Цюрихе, во всяком случае. Но вот в этом переулке за поворотом кое-что имелось. Антикварный магазин. Витрина, заставленная всякой дрянью. Китайские вазы, серебряные сервизы, бронзовый Будда… Практически то же, что везде. А на заднем плане стояла вот эта картина.

Максим указал пальцем в потолок. Венка с изображением сцены охоты снова покоилась в сейфе.

– Я сразу ее узнал, еще бы не узнать! – В его голосе зазвучали горькие ноты. – Это последнее, что сделал отец. Я никогда не интересовался его… Скажем так, деятельностью. Не бывал в его мастерской, даже не знал, где она. Но видел результаты. Иногда отец привозил особенно удачные венки домой и показывал мне, перед тем как отправиться к покупателям. Он гордился своей работой, понимаете?

Александра молча кивнула.

– Отец действительно делал венки, которые сложно было отличить от настоящих картин, – продолжал Максим. – На знаменитые шедевры никогда не посягал, но малых голландцев наштамповал больше, чем было самих малых голландцев. Иногда подделывал и сертификаты подлинности. Но чаще сообщал покупателю, что картина краденая и на экспертизу ее отдавать нельзя. Тут уже шла в ход психология. Людей он видел насквозь и очень этим гордился. Но в одном человеке отец ошибся. Очень ошибся…

Лицо Богуславского потемнело, щеку, обращенную к Александре, несколько раз дернул нервный тик.

– Это было в девяносто шестом году, – сдавленно выговорил он. – Отцу было сорок пять, мне – двадцать четыре. Я уже окончил институт, занимался бизнесом. Отец меня очень поддерживал финансово на первых порах, за свои венки он огребал немалые деньги. Я ведь предупреждал его…

Пауза и долгий взгляд на огонь.

– Я говорил, что это не может продолжаться вечно, он уже зарвался. Я знал, каким людям он продает все это барахло. Такие не прощают. Я говорил ему – остановись, уезжай, спрячься, я уже стою на ногах. Продавай все свое движимое и недвижимое, просто исчезни! Но он не слушал меня. Ему все время были нужны деньги.

Пауза. В камине обрушилось прогоревшее насквозь полено, распавшись на груду огненных комьев. Богуславский машинально разворошил их кочергой, которую не выпускал из рук.

– С матерью отец давно разошелся, без ссор, без скандалов. Меня очень любил. Мы от него денег не требовали, давал сам. Но вот возникла эта Лиза… Мать Жоры, – пояснил он. – Появилась из ниоткуда, познакомились на каком-то вернисаже. Отец часто бывал на таких мероприятиях, поддерживал статус коллекционера, вербовал клиентуру. А Лиза там присутствовала в качестве фотографа. И она уже была беременна от одного из своих дружков!

Последние слова он произнес с нажимом, резко повернув голову и взглянув прямо в лицо Александре. Та отвела глаза, не выдержав его ненавидящего взгляда, хотя ненависть адресовалась не ей.

– Отец в ту пору уже и сам склонялся к тому, чтобы бросить свое дело и исчезнуть. Покупатели становились все более искушенными. Но Лиза… – Богуславский коротко рассмеялся. – Я себя спрашивал, чем она его взяла? Разве молодостью? Она была даже младше меня. Не такая уж красавица, да еще нищая, бездомная, беременная черт знает от кого… Но… В общем, он стал работать на нее. Заметьте, отец ни одной минуты не думал, что он имеет отношение к ребенку, да она и не пыталась его обмануть. Там уже все было очевидно. Но когда родился Жора, отец относился к нему как к своему сыну. Старался обеспечить.

Богуславский снова остановился, глядя на огонь, слегка кивая, словно соглашаясь с невидимым и не слышным никому собеседником.

– Когда отец заехал ко мне и показал этого якобы Крола, у него был напряженный вид. Он спросил мое мнение. Что я мог сказать? Хорошо, как всегда. Меня удивило, что отец как будто встревожен. Он всегда был абсолютно уверен в себе перед сделкой. Ему нравилось дурить безмозглых клиентов. Это были не только деньги, но и адреналин. Но в тот раз он был не в своей тарелке. Сказал только, что это для постоянного клиента, тот уже скупил у него кучу всякого барахла. Имен отец не называл никогда. Вообще никаких. А потом он исчез. Навсегда.

В каминной трубе загудело – поднимался ветер. У Богуславского продолжала дергаться щека, но его сдавленный голос звучал спокойно.

– Сначала мы думали, что он уехал. Я даже был рад, потому что это становилось все более рискованно. Мы с матерью наводили справки, очень осторожно, боялись ему повредить. Никто ничего не знал. Потом… Я допустил мысль, что его все-таки поймали за руку. Необязательно тот последний клиент, которому он решил впарить Крола, это мог быть любой другой. А нравы у его покупателей были звериные. Мы с матерью решили не подавать в розыск. Все еще надеялись, что он прячется и шумиха будет ему не на пользу. Мать была убеждена, что он уехал, спрятался, однажды даст о себе знать. Так и умерла в начале нулевых с этим убеждением.

Богуславский пожал плечами:

– А я не сомневался, что он мертв. Очень быстро привык к этой мысли. Мне нужно было только узнать, кто это сделал. А еще – кто его выдал. И еще – где тело. Одно время у меня была надежда за что-то ухватиться, потому что тут же после исчезновения отца Лиза с ребенком съехала со съемной квартиры. Я видел между этими событиями прямую связь. Искал ее. Она вынырнула в какой-то хипповской коммуне в Питере, на разрушенном чердаке, и выяснилось, что об отце ей ничего не известно. Лиза его попросту забыла.

Он хохотнул.

– Она и Жору постоянно где-то забывала, как зонтик. На этом чердаке он спал в коробке.

Богуславский встал с дивана, подошел к столу, налил и выпил стакан воды. Рядом с бутылкой стояли две чашки с остывшим кофе. Их оставила, вероятно, Нина.

– На этом все, – глухо сказал хозяин отеля, подходя к окну и оглядывая освещенную прожектором площадку перед воротами. – Двадцать с лишним лет никаких следов, никаких свидетелей. Если кто-то и знал правду, то молчал. Никому не хочется тоже вот так исчезнуть. Но я искал.

Он побарабанил пальцами по стеклу.

– Отец всегда выбирал клиентов с бараньим интеллектом. Как один из них мог догадаться, что ему впаривают венку? Даже вы, профессионал, поняли не с первого взгляда.

– Работа невероятная по уровню, – подала голос Александра. – Трудно было догадаться.

– А как вы догадались? – обернулся Богуславский.

– В одном месте красочный слой начал отслаиваться. И мне показалось, что он отслаивается нехарактерно для краски, сцепленной с грунтом.

– Не профессионал мог бы это понять? Без наводки?

– Сомневаюсь, – осторожно ответила Александра.

– Отца кто-то выдал, кто-то, знавший его кухню. Значит, тот, кому он доверял. – Богуславский смотрел на художницу, но вряд ли видел ее, таким отрешенным был его взгляд. – Но отец никому не доверял, у него не было друзей. Не было партнеров. Он любил повторять, что его дело яркого света не любит. И если о чем-то узнают двое, завтра будет знать вся Москва.

В окне начиналось меланхолическое порхание редких снежинок, первых предвестниц обещанного снегопада. Они приникали к стеклу, словно подсматривали за тем, что происходит в столовой.

– И вот, двадцать четыре года спустя, я вижу в Цюрихе эту венку. Магазин уже закрывали, я туда буквально вломился. Меня за русского бандита приняли, по-моему. – Он скривил рот. – Венку я купил моментально, не торгуясь, и, конечно, не за пять тысяч пятьсот, а за пятьсот с чем-то. Они еще имели наглость утверждать, что это настоящая картина, представляете? Что значит честные люди!

Максим презрительно фыркнул.

– А потом я предложил им уже по-настоящему интересную сумму, чтобы узнать имя и координаты продавца. Но они перепугались и уперлись. Я их обрабатывал вместе и по отдельности. Хозяйка магазина уверяла, что картина досталась ей по наследству вместе с магазином, а ее родственник, прежний владелец, старые учетные книги уничтожил. Так я и поверил! Эти крысы все хранят вечно!

Богуславский взглянул на часы, потом опять в окно:

– Пора ехать. Через час на дорогах станет весело. А зачем вам понадобилось смотреть на изнанку