Секрет виллы «Серена» - Доменика де Роза

– Кто бы говорил, – отвечает Пэрис. – Это не я пропустила фильм с Джонни Деппом на английском, просто чтобы послушать репетицию второсортной группы Джанкарло.

– Они не второсортные, – парирует Сиена. – Они почти заключили контракт на запись.

– Ага, а я почти Папа Римский.

– Девочки, – предостерегающе говорит Эмили, хотя слушает вполуха. Она читает статью этой недели и думает, как скучно та звучит. И кого, кроме бабушек, сейчас интересует рецепт torta della nonna[88]?

– Мам, Рафаэль, – произносит Пэрис.

– Что?

– Рафаэль. Смотри, по холму поднимается.

Эмили встает и видит, как Рафаэль идет к дому меж оливковых деревьев. Он отодвигает серебряные ветки, как исследователь, пробирающийся через джунгли. На нем бейсбольная кепка, ему жарко, и выглядит он довольно злым.

– Привет, – говорит Эмили. – Будете кофе?

– Просто воды, пожалуйста, – отвечает Рафаэль, добравшись до террасы. Он стягивает кепку, и его волосы тут же начинают дико топорщиться. Обе руки исцарапаны, а футболка изорвана. Он опускается на каменную лавку, и Тотти тут же подходит и кладет голову ему на колени.

– Хорошая собака, – Рафаэль улыбается Пэрис. – Знает своего настоящего хозяина.

– Это теперь наша собака, – возражает Пэрис. – У него есть ошейник.

– И у него есть имя?

– Тотти. В честь Франческо Тотти.

– Тотти! Этот любитель. Что не так с Алессандро дель Пьеро?

– Его имя не похоже на кличку собаки, вот что.

– Справедливо, – признает Рафаэль. Эмили ставит перед ним стакан воды и спрашивает:

– Что вы здесь делаете так рано?

Рафаэль отпивает глоток воды.

– Думаю, я нашел кое-что, – отвечает он. – Наверху, у пещер.

Он залпом выпивает воду и протягивает стакан за добавкой.

– Что? – взволнованно спрашивает Пэрис. – Гробницу?

– Не думаю, – говорит Рафаэль. – Но я нашел чьи-то тела.

Глава 6

Эмили немного нервничает, когда едет в Монте-Альбано на вечернее собрание книжного клуба. Что, если Моника на самом деле пригласила ее, только чтобы поспрашивать о Поле и ее неудавшемся браке? Как по-итальянски сказать «неверный ублюдок»? Что, если все там – невозможно красивые итальянки с идеальными ногтями и в дизайнерской одежде? Руки Эмили, сжимающие руль, все еще немного грязные из-за того, что она собирала оливки. А еще она в джинсах. «В джинсах 14-го размера», – в отчаянии добавляет она мысленно. Она уверена, что там про 14-й размер никто даже не слышал.

Квартира Моники на верхнем этаже палаццо в самом центре Монте-Альбано. К тому моменту как Эмили достигает последней ступеньки винтовой лестницы, она уже совсем задыхается. «Принесла тебе цветы», – умудряется она выдохнуть и сует Монике в лицо несколько увядших роз (у нее хватило познаний, чтобы не принести лилии: в Италии считается, что это к невезению).

– Grazie, – благодарит Моника. – Как мило.

Она ведет Эмили в длинную гостиную, которая, кажется, вся заставлена цветами и антиквариатом. В конце комнаты – открытые двери, ведущие на крошечный балкон над пьяццей. Вечерний свет отбрасывает длинные тени на пианино, резной деревянный стол, сервированный впечатляющей едой, и множество маленьких столиков, уставленных фотографиями в серебряных рамках.

– Мои nipoti… – объясняет Моника, увидев, что Эмили смотрит. – Как вы это называете? Племянники.

Эмили, которая никогда не представляла Монику настолько домашней, чтоб иметь племянников, издает возгласы умиления. Антонелла, сидящая на диване в окружении бархатных подушек, говорит:

– Моника – идеальная тетушка. Хотела бы я, чтобы у Андреа была такая.

– Я у него тоже есть, – отвечает Моника, входя с подносом, полным блестящих кростини.

– Это правда. Повезло ему.

Моника знакомит Эмили с четвертой женщиной в комнате, которую зовут Лючия. Эмили с облегчением видит, что Лючия премилая, а не пугающая, одетая с иголочки мегера. Она вообще в джинсах, хоть они, кажется, и удручающе маленького размера. Лючия – архитектор, и она работает над реставрацией церкви Святого Франциска Ассизского.

– Какая трата денег! – фыркает Моника, которая явно питает личную неприязнь к церкви. – Лучше бы ты строила больницы и школы для детей.

– Что ж, это наше наследие, – мягко говорит Лючия. – Все эти прекрасные фрески.

– Фрески! В Италии слишком много фресок. Тут шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на дурацкое изображение святой семьи.

Эмили вспоминается, как дон Анджело отмахнулся от фрески Благовещения, хотя она не решается привести это в пример Монике.

– Но это действительно проблема, – признает Лючия. – Каждый раз, когда мы откапываем фундамент для нового здания, мы находим еще кучу римских останков. Это все замедляет работу.

«И тела», – думает Эмили, вспоминая об ужасной находке Рафаэля. На секунду перед глазами встает кошмарная картинка Италии, построенной на человеческих останках; этруски, римляне, дворяне эпохи Возрождения и английские эмигранты возводят свои тщеславные сооружения на костях мертвецов. Вслух она спрашивает:

– Что происходит, когда вы находите останки? Приходится прекращать строительство?

– Только если находка действительно значимая, – отвечает Лючия, аккуратно откусывая кусочек хлебной палочки. – Обычно мы просто фиксируем находки, фотографируем и потом строим поверх них.

Эмили вспоминается собрание в comune[89] и позиция инспектора из Управления: оставить все в покое.

– То есть под всеми нашими многоэтажными парковками покоятся римские амфитеатры, – произносит Антонелла.

– Лучшее место для них, – говорит Моника.

– Тут все дело в слоях, – поясняет Лючия. – Если все слои на месте, будущие археологи смогут их разрабатывать. Технологии сильно улучшатся; может, им даже не придется копать.

Книга, которую они читают – Va’ dove ti porta il cuore[90], – довольно приторная и занимает их ненадолго. С точки зрения Эмили, лучшее в книге – ее краткость и относительная легкость чтения. Они коротко обсуждают брак, неверность и важность семьи, прежде чем приступают к куда более захватывающей дискуссии – о мужчинах, работе и важности секса. Эмили не всегда легко следить за ходом разговора (читать по-итальянски ей легче, чем говорить), но она вполне способна энергично кивать, когда Моника рассуждает, что предпочла бы быть в одиночестве, чем с неправильным мужчиной, и сочувственно вздыхать, когда Антонелла рассказывает, что не общалась с отцом Андреа с тех пор, как объявила ему о своей беременности шестнадцать лет назад.

К ее облегчению, никто не спрашивает о Поле.

Моника рассказывает про своего бывшего парня, художника, который утверждал, что должен быть свободен во имя искусства, а теперь женат и с четырьмя детьми. Эмили думает о Майкле и о том, как пошатнула ее новость, что он женат.

– Я все еще думаю о своем старом… amico speciale[91], – говорит она, – а мы не общались с ним уже двадцать лет.

– Двадцать лет! – изумляется Моника. – Должно быть, он был особенным.

– Да, был, – соглашается Эмили, делая глоток вина. – Он был моим