Лавка запретных книг - Марк Леви

что-то, что слышала одна она. Остановившись перед отделом «Религия и эзотерика», она оглянулась и уставилась на башмаки Митча.

– Если вам нужна помощь, чтобы навести здесь порядок, я с радостью вам помогу.

Митч полагал, что может похвастаться безупречным порядком у себя в магазине, но предложение мадам Ательтоу так сильно походило на сигнал SOS, что он задумался.

– Меня посетила другая идея, – сказал он. – Представим, что вы приходите сюда дважды в неделю, скажем, по вторникам и четвергам, примерно в обеденное время. Случайно здесь может оказаться один из наших общих знакомых. Вместе вы сможете навести порядок в моем закутке за прилавком, но только самую малость.

Глаза мадам Ательтоу вспыхнули, как маяк на скале непроглядной ночью.

– Как этому знакомому узнать о моих визитах?

– Это я бы взял на себя, – ответил Митч.

– Никто, кроме него, об этом не узнает?

– Профессиональная тайна, – ответил Митч. – Видите, в закутке нет окна.

Мадам Ательтоу прижала к груди сумочку с такой нежностью, словно это был карликовый пудель, ее глаза набухли слезами. Митч проводил ее к двери и пообещал, что все пройдет как по маслу.

Вскоре после ее ухода ему захотелось рассказать об этом эпизоде Анне. Уже дважды за утро он мысленно увещевал себя, заставляя выполнять указания, которые она дала ему в своей записке.

Ближе к полудню он запер магазин. В этот день Салинас возвращался домой в обеденное время, как он поступал раз в неделю, ибо был холостяком, чем объяснялись его посещения борделя.

Прокурор был рабом привычки и не блистал воображением. Ему была чужда фантазия, даже костюмы он подбирал в тон своему автомобилю. Его жизнь подчинялась строгому графику.

Чрезмерно влажный осенний воздух поражал теплом; Митч надеялся, что высокие окна второго этажа прокурорской виллы будут открыты и ему не придется ковыряться в замочной скважине. В давно выношенном им плане на роль лестницы назначалась глициния.

В кармане у него лежало все необходимое для осуществления мести: лишения жизни человека, мешавшего ему стать полностью счастливым.

В половине первого дня он ступил на аллею перед виллой. Тупик, откуда в прошлый раз украли его велосипед, пустовал. Он немного потоптался на тротуаре, чтобы удостовериться, что в окне соседнего дома никого нет, и принялся за дело.

В тюрьме единственным доступным ему спортом после принудительной прогулки по «дороге мертвецов» было лазание по канату, которому не мешала увечная нога. Спустя год усердных упражнений он стал добираться до крюка в потолке быстрее любого другого заключенного, причем в этом были задействованы только руки. Его рекордом стали два подъема на высоту пяти метров за 9,54 секунды. По его прикидке, балкон виллы находился в шести метрах от земли.

Подъем по стеблю глицинии, не такому ровному, как пеньковый канат, занял семь секунд, еще две ушло на преодоление ограды балкона.

Окна были закрыты на шпингалеты, достаточно было откинуть щеколду, и он оказался в гостиной.

К дивану был приставлен столик из ляпис-лазури, по обеим сторонам от него стояли два глубоких кресла, обитые синим бархатом. Митч посмотрел на часы. Возвращение Салинаса ожидалось еще через целых десять минут. Но с верхнего этажа донеслись звуки шагов; Митч обо всем подумал, кроме прислуги. Увидел в глубине гостиной дверь, просунул туда голову и обнаружил хозяйский кабинет с двумя роскошными книжными шкафами и со стеной закрытых стенных шкафов напротив окна.

Названия книг на полках привели его в ярость. Большинство фигурировали в списке запрещенных книг, в том числе «451 градус по Фаренгейту» и «Рассказ служанки». Салинас воспользовался книгами из своей собственной библиотеки, чтобы добиться обвинительного приговора для Митча.

Он уже потянулся к книге на полке, как вдруг в главной гостиной раздался голос прокурора. Дворецкий, проводивший туда хозяина, доложил, что стол накрыт. Салинас ответил, что сначала он должен сделать неотложный звонок.

Митч бросился к дверцам первого же шкафа. Спрятаться там оказалось невозможно: шкаф был набит папками с делами. Второй шкаф оказался платяным, там висели три пальто, старое охотничье ружье и зонт; туда можно было кое-как втиснуться, что Митч и успел сделать в последний момент. Прокурор вошел в кабинет, налил себе портвейна, снял с телефона трубку и набрал в легкие воздуху.

– Спасибо, что ответили на мой звонок. Знаю, ваше время на вес золота. Я много у вас прошу и буду вам бесконечно признателен. Я должен выиграть тот процесс!

Уставившись на телефонный аппарат, Салинас накручивал провод на палец и встречал слова собеседника подобострастными кивками.

Митч наблюдал за ним в щелку и боролся с желанием наброситься на него и задушить, но зрелище, свидетелем которому он стал, доставляло ему неожиданное, небывалое удовольствие. Роскошная вилла, услужливый дворецкий, синий седан одного цвета с диванами в гостиной не помогли Салинасу: он пал в глазах бывшей своей жертвы. Он унижался перед человеком на другом конце линии, пот, выступивший у него на лбу, свидетельствовал о его малодушии.

– Обещаю, вы останетесь довольны моей благодарностью. Всегда приятно с вами разговаривать, да, вы можете на меня рассчитывать, мы обо всем договорились. Я чрезвычайно вам признателен.

До чего же трудна прокурорская доля!

Салинас с облегчением положил трубку и ушел в гостиную. Митч, не выходя из шкафа, напрягал слух. Дворецкий доложил, что к месье посетитель.

– Я никого не жду, – отрезал прокурор.

– Я так и сказал, прежде чем подняться к вам, однако в ответ последовали настойчивые утверждения, что вам необходимо будет услышать некое важное сообщение.

– В таком случае я сам спущусь вниз.

____________________

Путь был свободен. Митч выбрался из шкафа, обогнул письменный стол, плюхнулся в кресло и стал разглядывать кабинет. Его беспокоило овладевшее им непрошеное чувство. Жалость не имеет ничего общего с состраданием или эмпатией, она снисходительна, высокомерна, спесива; все эти три свойства полностью противоречили сущности Митча. Тем не менее он ощущал именно жалость. Салинас был богат, влиятелен, уважаем, но одиночество его существования было даже хуже, чем то, что испытывал Митч в тюремной камере, потому что он сам себе его устроил.

Жалость ничего не меняла в принятом Митчем решении. Он посмотрел на бокал с портвейном, взял его, немного подержал и поставил туда, откуда взял. Оставалось покинуть библиотеку прокурора через балконную дверь.

20

Любовное свидание

Митч был человеком слова. С виллы он отправился в консерваторию, сообщить Вернеру, что по вторникам и четвергам его ждут в книжном магазине в обеденное время. Сначала профессор музыки отнесся к этой новости настороженно, но потом полностью вышел из своего образа, создавшегося