Лавка запретных книг - Марк Леви

– А еще утверждают, что овощи полезны для здоровья! – Митч закашлялся, чтобы скрыть смущение от вырвавшейся у него нелепой фразы. – То есть я хотел сказать…

Мадам Берголь обернулась на женский смех. Теперь Митч смотрел только на хохотушку, пришлось мадам Берголь вежливо, но твердо напомнить ему, что она пришла первой.

– Я обдумала ваше предложение, его невозможно принять, – заявила Анна.

– Почему? – спросил Митч.

– Потому что как раз из-за религии и политики я порвала со своей семьей. Я не могу обсуждать то и другое отстраненно. Вы ведь поставили условие: ничего из того, что напрямую нас касается.

– Тогда живопись, кино… Забудьте живопись: кино и…

– Вы займетесь мной или будете и дальше нести с дурацким видом всякую чепуху? – взбунтовалась мадам Берголь.

– Даю вам время на размышление, – сказала Анна, уходя. – Вы найдете меня в ресторане, но не раньше девяти вечера, надо покрасить еще две стены, а мне никто не помогает.

Мадам Берголь подождала, пока она закроет за собой дверь, и повернулась к Митчу.

– Вы в ловушке. Жаль религию, это богатая тема. Кино – еще туда-сюда, но только если вы не нагоните на нее скуку, болтая о заумных фильмах, чтобы показаться умником, она уже знает, что выбрать. В общем, какой бы ни была тема, не занудствуйте, остальное неважно.

– Что такое «остальное»? – не понял Митч.

– Она нравится вам, вы нравитесь ей, вот и не теряйте времени на ненужные сложности.

– Какие сложности?

– В вашей жизни грядут перемены, а вы ведете себя так, словно не подозреваете об этом, это трогает, но и удручает, – проворчала она. – Я пришла, чтобы отвлечься, но наблюдать вас в таком состоянии – развлечение лучше всякой книги. Я зайду завтра в это же время, вы мне расскажете, как прошел ваш ужин, только постарайтесь, чтобы магазин был открыт!

Мадам Берголь ушла в своем воздушном платье, оставив Митча недоумевать.

Перспектива провести с Анной вечер занимала все его мысли. Кино он не очень жаловал, мать водила его только на фильмы своего обожаемого жанра «нуар». Когда он подрос и уже мог посещать кинотеатры самостоятельно, сеансы стали слишком дороги для его кармана.

Он добрался по стремянке до верхней полки, взял энциклопедию кинематографа и читал ее без остановки до 20:45. Потом надел пиджак, посмотрел на себя в зеркальце в закутке, отмерил вечерний рацион для кота и поспешил на свидание.

____________________

Анна распустила волосы, повязала на талии фартук. Посреди зала будущего ресторана уже стоял накрытый на двоих стол. Митч дивился, каким чудом она умудрилась проделать всего за один день столько работы. Паркет безупречно сиял, на потолке висела 12-рожковая люстра, стены попросту горели в ее свете – это в сочетании с запахом свежей краски не позволяло усомниться, на что она потратила всю вторую половину дня; плюс к этому она испекла пирожки с начинкой из омаров, к которым подала лимонный соус.

– Что-то не так? – осведомилась она, настороженная пристальным взглядом и молчанием Митча.

Он уселся за стол. Поскольку он запретил себе поднимать личные темы, вопросы о рецептах тоже исключались; он просто стал поглощать пирожки, многословно их нахваливая. За десертом – бесподобным шоколадным муссом – он все-таки решил броситься в пучину.

– Почему религия и политика отдалили вас от семьи?

– Как насчет нашего правила? – укорила его Анна, барабаня пальцами по столу.

– Согласен, ваша правда, вопрос снимается.

– Отец был деревенщиной, он истово верил в Бога, которого никогда не увидит, и отказывался доверять людям вокруг себя. У него вообще не вызывала доверия реальность. По воскресеньям он исповедовал любовь, а всю остальную неделю был переполнен ненавистью.

– Где он сейчас?

– Не знаю и не желаю знать.

– Он причинял вам боль?

– Если постоянное унижение причиняет боль, значит, он обрекал меня на самое худшее, – ответила Анна унылым тоном. – Но должна отдать ему должное, он вселил в меня неукротимое стремление сбежать от него и доказать, что он был попросту мрачным кретином.

– А мать?

– То служанка, то сообщница отца, в зависимости от дня недели. Она умерла, когда мне было десять лет, и ее кончина добавила моему отцу высокомерия. Вы любите эклеры?

Митч не знал, что именно имеет в виду Анна[4]. Та исчезла на кухне, чтобы вернуться с шоколадным эклером, пахнувшим ею.

– Не слишком много крема?

Митч переел пирожков с мясом омара и не оставил места для мусса, не говоря об эклере, но все равно съел кусочек.

– В самый раз.

Анна тоже откусила и тяжело вздохнула.

– Из вас никудышный лжец! Крем густоват, глазурь, наоборот, жидковата. Придется все переделывать.

– Вам виднее, – сказал Митч.

Он не собирался ей противоречить, предоставив это эклеру.

– Живя среди книг, вы никогда не подумывали сами взяться за перо? – спросила она, унося эклеры в кухню, где их ждало мусорное ведро.

– Если бы у меня был вместо книжного магазина ветеринарный кабинет, вы бы представляли меня котом?

Анна уставилась на остатки шоколадного крема в кастрюльке, его реплика ее задела. Раньше Митч считал ее менее ранимой. Он совершенно не разбирался в химии чувств и не знал, что реакция Анны вызвана эмоциями, которые она уже к нему питает.

– Подумывал, – ответил он на ее вопрос. – До сих пор мне снится, что я пишу. Хотя не думаю, что я не это способен.

– Почему?

– Видите ли…

– Почему вы настолько не уверены в себе, что даже не знаете, кто вы?

– Перед вами – совсем не знаю.

– Не говорите таких вещей, Митч.

Она отвернулась и оперлась о раковину, чтобы спрятать лицо.

– Это святая правда.

– Хорошо, тогда скажите, что вы думаете обо мне.

– Думаю, мне повезло, – ответил он, приближаясь к ней.

– Очень учтиво, но недостаточно. Расшифруйте.

Даже при своем обширном словаре завзятого книгочея Митч не находил слов и тем более не знал, в каком порядке их расставить. Нет ничего сложнее, чем говорить о женщине, а уж когда испытываешь к ней чувства – и подавно. Он считал Анну живой, яркой, решительной, упорной, внимательной, его завораживало ее необычное поведение. Рядом с ней он больше не чувствовал себя чуждым окружающему миру, ему хотелось заключить ее в объятиях, хотелось ее объятий, благодаря ей он был готов говорить вещи, на которые прежде не был способен. Но Митч не знал, как сделать ей такое признание, поэтому дотронулся до ее лица и совершил, наконец, то, чего ей так хотелось… То был самый искренний способ доказать, что он о ней думает. Анна приняла его поцелуй и ответила ему.

– Я не славный