Аукцион - Яна Николаевна Москаленко

– Ага, Даниил Краевский – отщепенец, который решил избавить Город от прогнившей душевной индустрии, – начал скандировать Варлам нараспев.

Некоторые из гостей оборачивались на них, но остальным было все равно: об эксцентричных замашках Варлама знал весь Город, и никто не хотел гадать, зачем он вцепился в Лису.

– Запомни, девочка, – продолжал Варлам, – никто не спасает мир просто так. А такие, как Данте, – тем более. Мы спасаем тех, кого любим, а мир – в придачу. – Варлам подхватил бокал игристого с подноса проходящего мимо официанта и выпил его залпом. – Ну, или пытаемся оправдаться… выкрутиться… из-за тех, кого спасти не смогли. Усекла?

Лиса выбила бокал у Варлама из рук. Раздался звон бьющегося стекла, и хрустальная крошка посыпалась на пол. Варлам по-прежнему держал тонкую прозрачную ножку, по его кисти сползали тоненькие струйки крови. Шум привлек внимание, и Лиса могла поклясться, что слышала, как на другом конце зала мама трагично выдохнула. Лисе всю жизнь не хватало терпения: играть гаммы, высиживать уроки. Вот и сейчас не хватило, ее терпение тоже посыпалось, она не могла, не хотела слушать того, что говорил ей Варлам.

– У молодежи нет никакого воспитания! Решительно никакого! – Варлам схватился за порезанную руку и размашисто зашагал к дверям, на которых болталась табличка «Только для сотрудников Аукционного Дома».

Лиса не шевелилась. Она растерянно наблюдала, как робот-пылесос облизывал ковер, как он аккуратно обсосал подол ее платья, потом мигнул ошибкой и механическим голосом извинился за неудобства. Лиса вцепилась в корсет, пытаясь хоть немного оторвать его от себя и сделать вдох, один несчастный глоток кислорода, но перед глазами – разноцветные пятна. Ей хотелось бы, чтобы слова Варлама тронули ее меньше, еще лучше, чтобы не трогали совсем. Она ведь с самого начала ввязалась во все это

ради лилит.

Лиса мечтала избавиться от зудящего внутри чувства вины. День за днем призрак сестры пытался ее удушить. Лиса надеялась, если вина исчезнет, она сможет дышать, свыкнется с мыслью, что Лилит умерла окончательно. Лиса тысячу раз рассказывала Данте эту историю. Он ей – ни одной. Данте много говорил о том, насколько неправильны и неестественны процессы пересадки, рассказывал, что Власть думает лишь о кучке людей – о самих себе, им нет дела до жителей Окраин и Кварталов, да и до горожан не всегда. Лисе этого хватало: она так сильно верила в необходимость разрушения Аукционного Дома, что не задумывалась об остальном – о том, что происходило между ними.

Дело было даже не в черте, которую так просто переступать, когда она существует, нестираемая. Смерть поглотила Лису целиком, ее волновали она и сестра, причем со временем стало не так ясно, кто больше. Мертвые постепенно растворяются и меркнут, остаются четкими лишь во снах, зато смерть постоянна. За ней легко было спрятаться, легко не задумываться, чей труп тащил за собой Данте все эти годы. Но даже и не этот предполагаемый труп, не призрачная «другая» волновала Лису: они договорились быть честными. Она могла спустить Данте умолчание, вранье – нет. Это значило бы, что ее облапошили, не было никакой черты, она сама ее нарисовала.

– Думаешь, все это бред? Череп, смерть, коса?

Данте тяжело выдохнул: он так и не привык, что Лиса то и дело сваливалась в свои гротескные размышления в самые неподходящие моменты. Навалившись сверху, он держал ее коленку на сгибе, а она растянулась на простынях, едва различимо вздрагивая на очередном толчке, тугом, плотном, срывающем с подсохших губ полухрипы.

– Я думаю, смерть у каждого своя. Она приходит разная.

Лиса думала по-другому:

– Какая будет твоя?

Данте остановился, но Лиса, обхватив его бедро, притянула ближе, медленно плавясь от болезненного и надрывного возбуждения. У них оно всегда было таким – голодом, потребностью выдавить из близости что-то важное. Данте опустился ниже, нагнетая жар между телами.

– Понятия не имею. Зато я точно знаю, какие у моей смерти будут глаза.

Тогда Лиса впервые отчетливо почувствовала, что между ними был не только жар, еще кто-то. Это осознание кольнуло ее не больно, как красные полосы от ногтей меж лопаток жгутся. Даже приятно, если расчерчивать кожу снова и снова, когда от ритма из головы выбивало все мысли.

– Если ты умрешь раньше, я не успею разобраться, что это было – между нами.

– Какая разница? Я с тобой.

Данте поцеловал ее, увлекая из разговора в учащающиеся придыхания: прорываясь по горлу через грудную клетку, они оседали внизу живота.

Эти полутона успокаивали, убаюкивали общее терпение, но из-за Варлама все пошло трещинами.

Лиса бросилась в коридор. Она бежала, спотыкаясь о юбки, даже не подумала обернуться, когда в дверях ее окликнула мама, которая все-таки пронесла свое недовольство через зал, преисполненная решимости все высказать. У стойки регистрации стояла Мила без собирающего кристалла на шее, она улыбнулась во все зубы. После смерти Ирмана она бросила свою жизнь, бросила защищать книги, мертвых писателей (все бесполезно), устроилась в Аукционный Дом администратором, чтобы… Чтобы быть ближе к Ирману – тело, вернее прах, ей так и не выдали, но после смен Миле под присмотром Иды Плюшки разрешали по полчаса отсиживать в колумбарии. Мила не задавала вопросов, а ей ничего не объясняли, но она испытывала беспомощную благодарность за возможность побыть рядом с любимым человеком – хоть так.

– Планшет! Нужен мой планшет! – рявкнула Лиса, переваливаясь через стойку.

– Пользование личными планшетами до окончания Аукциона запрещено. Это есть в правилах, – произнесла Мила с неприкрытым равнодушием, но улыбаться не перестала.

– Мне. Нужен. Планшет, – отчеканила Лиса. – Дай сюда, или, клянусь, тебя вышвырнут отсюда быстрее, чем ты еще раз откроешь свой поганый рот. – Она ткнула девушке в лицо свой браслет – золотой браслет почетного гостя, Василиса Тобольская наконец прорвалась. В любой другой ситуации Лиса не стала бы вести себя как одна из тех, кого презирала, в любой другой, но не сегодня. – Мне нужно избавиться, избавиться от него, – бормотала Лиса как ошалелая.

Мила прищурилась, переводя взгляд от дверей банкетного зала на Лису и обратно. Непонятно, как она поняла. Просто почувствовала: горечь и месть порой чересчур осязаемы. Мила протянула Лисе планшет, и Лиса села на пол у стойки, дрожащими руками открывая личные сообщения. Она никогда не подвергала их такой опасности. Лиса строго следовала установкам Данте и использовала бумагу. Уже к черту, уже не поможет.

варлам знает. он что-то знает!!!

Лиса пометила сообщение как срочное. Теперь их могли отследить; оставалось надеяться,