Февраль 1933. Зима немецкой литературы - Уве Витшток

что все подъездные пути и входы полностью перекрыты. Ему сообщают, что в 12 часов на площади у здания «Фольксбюне» запланирован концерт СА, поэтому все улицы в этом районе закрыты для транспорта «в целях безопасности». Новый глава берлинской полиции Магнус фон Леветцов, назначенный Герингом на эту должность четыре дня назад, берет на себя лично контроль над соблюдением этих мер.

Митинг Культурного союза приходится отменить просто потому, что зрители не могут добраться до театра. Гримме, конечно, возмущен. Культурный союз планирует потребовать от прусского правительства возмещения убытков. Кроме всего прочего, Гримме крайне неловко, ведь Томас Манн доверяет ему зачитать на мероприятии подробное письмо – «Признание в социализме». Было бы непростительно не предать гласности такое признание нобелевского лауреата сейчас, незадолго до выборов. Это даже не обсуждается. Нужно что-то придумать.

* * *

Когда утром граф Гарри Кесслер прибывает в Кролль-оперу на конгресс «Свободное слово», его ждет неожиданная новость: накануне вечером организационный комитет конгресса без предупреждения избрал его в президиум мероприятия. Кесслер ошеломлен, но смиряется с этим известием. Он понимает, что нужно как можно быстрее подготовиться. Всего две недели назад в кафе на Курфюрстендамм у Курта Гроссманна и Вилли Мюнценберга возникла идея организовать замаскированное предвыборное мероприятие – и сегодня в зале уже сидят тысячи людей, среди которых сотни журналистов.

Мюнценберг заранее финансирует бо́льшую часть расходов из своей коммунистической издательской кассы и заботится о том, чтобы ни его имя, ни партия нигде не фигурировали. До этого момента КПГ не проявляла совершенно никакого желания объединяться с социал-демократами в один народный фронт. Тот факт, что Мюнценберг тайно поддерживает мероприятие на классическую либеральную тему свободы мнений, показывает, как далеко он готов зайти, лишь бы оказать сопротивление Гитлеру, и насколько бессильны левые. Коммунистические демонстрации, митинги и собрания постоянно срываются, подвергаются нападениям и жестоко разгоняются нацистами или заранее запрещаются полицией.

Гроссманн организует конгресс вместе с Рудольфом Ольденом. С самого начала, составляя программу, он пытался блеснуть громкими именами участников, хотел придать мероприятию особый шик и привлечь внимание общественности. Но неожиданно пришли отказы от Альберта Эйнштейна, Рикарды Хух и Генриха Манна. Не будет в заявленной программе и вступительной речи Томаса Манна. Вместо них с благонамеренными лекциями выступит группа маститых, но не слишком воодушевляющих профессоров. Единственный заметный гость – Кете Кольвиц. Своими анонсами Гроссманн вызвал большие ожидания – теперь же нет сомнений, что гости будут разочарованы.

Поздно утром его вызывают к телефону из зала. На связи Адольф Гримме с сообщением, что полиции с отрядами СА удалось сорвать митинг Социалистического культурного союза в «Фольксбюне», и спрашивает разрешения зачитать на конгрессе приветственное послание Томаса Манна, в котором он выражает свою приверженность социализму. Гроссманн приходит в восторг.

С первой минуты мероприятия за ним наблюдают обер-лейтенант полиции и комиссар уголовной полиции, которые угрожают немедленно прервать его, если будет произнесена хоть одна фраза, которую в соответствии с чрезвычайными указами от 4 февраля можно будет расценить как антигосударственную. Гроссманн предлагает им место за столом на сцене, чтобы всем, в том числе зрителям в зале, была понятна цель их присутствия. Однако они предпочитают остаться незамеченными.

Конечно, Гроссманн и Ольден ожидали слежки. Поэтому в качестве меры предосторожности они принимают резолюцию Конгресса с требованием неограниченного восстановления свободы слова в самом начале мероприятия, еще до того, как могут возникнуть основания его прервать. Только после этого следуют речи – интеллектуальные, но ужасно скучные и пространные. Немногим из собравшихся удается успевать за ходом мысли выступающих. Не удается это и двум полицейским, а Гроссманну докладывают вполголоса, что комиссару приходится покинуть зал, чтобы связаться с президиумом и попросить подкрепления. Как он может запретить то, чего сам не понимает?

Как только в зале появляется Адольф Гримме, Ольден и Гроссманн прерывают программу и просят его подняться на трибуну. Атмосфера мгновенно меняется: Гримме – человек известный, и в ответ на его сообщение о жалкой уловке нацистов, воспрепятствовавших мероприятию в «Фольксбюне», все громче становятся возгласы возмущения. И вот наконец звучит речь Томаса Манна, которую зачитывает Гримме. Несколько формулировок в ней раззадоривают слушателей. По сути, Манн повторяет то, что уже не раз говорил: национализм – это идея прошлого, XIX века; будущее – за сотрудничеством наций. «Каждый чувствующий и разумный человек, даже каждый хороший политик, знает, что народы Европы больше не могут жить и процветать по отдельности и в изоляции – они зависят друг от друга и составляют общность судеб. Противопоставить такой жизненной необходимости какой-либо этнический романтизм о природе – не что иное, как жалкие происки».

Едва Гримме покидает трибуну, как очередная профессорская лекция вновь погружает аудиторию в сон. Первые слушатели поднимаются, чтобы отправиться домой. Но Гроссманн и Ольден все предусмотрели: последним выступает Вольфганг Гейне, член СДПГ и искусный полемист. Он обрушивается на новое правительство с такой озлобленностью и таким сарказмом, что зал с облегчением разражается смехом – тут же вскакивает новый чиновник, присланный на подмогу из полицейского управления, и громко объявляет мероприятие распущенным. Зал принимается скандировать: «Продолжайте говорить! Продолжайте говорить!», «Свобода!» и «Рот Фронт!»[57]. Наконец, покидая зал, бо́льшая часть зрителей поет «Интернационал» и «Смело, товарищи, в ногу!». Это придает толпе, покидающей оперный театр, сильный, воодушевляющий ореол пафоса. Гроссманн и Ольден могут быть довольны планированием программы.

По дороге домой граф Гарри Кесслер начинает понимать, что это была последняя на долгое время возможность публично отстаивать свободу слова и убеждений в Берлине. Ко времени, когда он возвращается домой, весть об отмене конгресса уже успевает разлететься. Из окна он видит, как консьержка, муж которой служит в СА, грозит в его сторону со двора поднятым кулаком и истерично кричит: «Так им и надо. С преступной сворой там, наверху, нужно обращаться совсем по-другому».

Накаленная атмосфера в городе будоражит любопытство Кесслера. Он снова выходит из дома и во второй половине дня участвует в митинге «Рейхсбаннера» в Люстгартене перед Берлинским кафедральным собором. Парк переполнен. По оценкам Кесслера, собралось от 30 до 40 тысяч человек, большинство из них несут черно-красно-золотой флаг. Планирование митинга показывает, насколько опасной стала любая попытка отстоять Веймарскую республику. Демонстранты заранее собираются группами в разных частях города и отправляются вместе, чтобы защищать друг друга по пути к Люстгартену. По дороге одну из марширующих колонн обстреливают нацисты, в результате чего два человека ранены. Обоих на скорую руку перевязывают, но они не покидают митинг, ведь даже если бы они захотели, то не смогли бы самостоятельно добраться до дома – слишком