Тайное местечко - Виктория Викторовна Балашова

да и никаких нет, как Остап мне поведал, и ворожбы там тоже отродясь не знали, потому и живут там только людским родом простым.

— Это ж как?

— Вот так! Ни Кона, ни заветов, ни веры. И не сумел супротив системы Аким маятный воспитать чад своих. Не поверили ему они, предъявить то неча. Потому и прослыл он у них Акимкой юродивым, с клеймом на весь Род.

— Да как же то?

Вскочил Никодим, кувыркнув стул назад себя, но и не заметил то, грудь его вздымалась от неверия и боли за родича своего, да Род их. Кулаки сжались, а лицо аж побагровело, да духом животным стало смердеть.

— Охолони, — прошипел на выдохе Лекса, — Никодим, тому уж не помочь и ничего не поправить. Ни Кона, ни покона. Жить по Кону надобно, а не маяться головой и душой! То ты и без меня знать должен. Охолони! А то водичкой отлить могу. Я же держу себя, плащ не скидаю.

Упоминание про плащ подействовало на Барсука отрезвляюще. Он повинился в несдержанности и подняв стул сел уже почти спокойно, только дрожащие руки и дергающийся глаз выдавали его состояние.

— Воды принесть?

Участливо поинтересовался Лекса, понимая чувства собеседника, ведь он и сам тогда был ошеломлён, хоть то не касалось его Рода.

— Благодарствую хозяин, не откажусь.

Лекса крикнул помощника и тот споро принёс ключевой воды. Лекса всё это время молчал и ждал того, когда Никодим окончательно примет случившееся много лет тому, как данность и успокоится. Ожидая он раскрыл два окна, создавая тяговую свежесть ветерка с улицы, но потом снова накрепко закрыл окна, ибо разговору не нужны были лишние уши. После этого он продолжил:

— Так и наказал он себя сам. Пути — дорожки назад сыскать не смог, потомков так там и оставил, не принявшими правду и Род свой. Но если ты не знаешь, Сварог то про нас помнит про каждого, да ищет, как может и возвращает своих, по крови, детей на Родину. Так и появился в нашем Мире Остап, да и, что теперь от тебя скрывать, та девушка тоже. Но она из Рода Сойки, что из Славинска. Про неё опосля, не то важно. Важнее, что знаний Кона, реалий, Мира у них никаких, словно дети малые. Но они справные. Не увидал гнильцы в них.

— Так хозяина дорожного дома не они…

— Чую, что нет. Так и знай, о том тебе тоже говорю, но выпустить я их пока, сам понимаешь, не могу. Надо найти виновника. А про то говорить тебе не хочу. То дело моё. Про них будем говорить.

— Как решишь, так и будет, на всё воля Богов.

— Да нам, живущим, на понимание.

Закончил Лекса ритуальную фразу, давая тем понять, что всё по Кону и воле Князя будет.

— Теперь ждать?

— Ждать, Никодим. Дать вам поговорить я не могу, отпустить его — не могу, надо ждать. Его и девушку перевели из допросных в обычные камеры. На том пока всё. Помни уговор, держи себя и уста свои на замке.

— Благодарствую, Лекса из Рода Волка, так и будет.

— Ступай с Богами.

Проводив Никодима, Лекса стал обдумывать дальнейшие шаги, а время поджимало, уже вскоре должен прибыть Князь, а дела не решались, снова пошла волна непонятных донесений о немирье меж Родами в Порвинге. Рода будоражило. Но с чего?

Ничего не складывалось.

«Придётся, как бестолковому Влею, работать ногами, если голова тупит».

И Лекса, поправив свой плащ, вышел из резиденции. Пора было проявить, не уходят ли нити к Роду Сойки, не с той ли стороны дело Трофима раскрутилось. Кто был тогда в доме Трофима, за столом ли ребят, за другими ли, всех Лекса помнил поимённо, но в каких отношениях они с Сойками? То предстояло узнать. Хоть и очень смутно в то верилось, ведь, как уточнил Остап, про Род Сойки они там не говорили, но… Дорога была долгая, можа и раньше оговорились, а кому надо то услыхал, да кому надобно обсказал.

Глава 22

Время бежит? Да как бы не так! Для того, кто сидит взаперти, и того, кто занят своими повседневными делами оно очень относительно! Эх, этот закон относительности, всюду же он применим! Вот и для ребят, оказалось именно так. Для них, сидящих в своих камерах, время еле текло. Их новые обиталища были просторнее первых, светлее. Теперь они сидели в соседних камерах не таких темных и мрачных, и глухих. Те казематы они оба окрестили «допросная». А в этих даже были большенькие окошки, и двери пропускали звуки, и были у них нормальные лежанки. В окошки мало что было видно, выходили те на общий внутренний двор, но через эти окошки проходил свет, и была видна хоть какая-то жизнь снаружи, на которую можно было смотреть, как в телевизор. И была эта жизнь, такой же активной, как мультики в советское время — программы передач нет, и мобильного с будильником нет, время не упомнишь, а то и кукольный мульт покажут, которые у тех детей и за мультики то не считались!

Но зато, теперь ребята могли разговаривать между собой. Других узников они не слыхали и не видали. В дверях камер ребят тоже были окошки, что выходили в общий коридор. Охранники не придирались к ним, и если бы не каждодневная кормёжка и вынос отхожего ведра, то можно было подумать, что про них все забыли. Ещё, спасибо Лексе, у каждого в камере лежала азбука — буквица. Это, чтобы не скучали, да учиться могли. Бабушки Глашину не отдали пока, но обещались вернуть непременно.

Вот так ребята и коротали время. По началу-то рассказали друг — другу о том, как проходили их допросы, Остап повинился Олесе:

— Прости, но мне пришлось рассказать Лексе настоящую историю нашего здесь появления. Он собрал обо мне, точнее, о предке Акиме Барсуке, доступную информацию, и понял, что мы что-то скрываем. Где-то видать, я прокололся в рассказе. Но, где, не пойму.

— Да это и понятно, что по-другому было и нельзя в тех обстоятельствах. Мы с тобой совершенно из другого Мира. Устои, общение, образ жизни, да даже наша одежда, привычки, говор, это же всё другое. Не вини себя. Всё равно не за то мы тут. Жаль, бабушке Глаше весточку не отправить, знаешь, мне кажется, она бы тут всё быстро и хорошо разрулила.

— Наверное, потому её в лес дальний жить и отправили, людям надо самим свои уроки жизни проходить!