Посредник - Фредерик Форсайт

Энди Ланг работал руководителем группы котировки и кредитования расположенного в Джидде филиала Инвестиционного банка Саудовской Аравии — организации, созданной правительством страны для проведения операций с астрономическими суммами, стекавшимися в эту часть планеты.

Хотя банк принадлежал Саудовской Аравии и его совет директоров состоял преимущественно из граждан этой страны, работали в нем в основном иностранные специалисты, приехавшие сюда по контракту; главным поставщиком таких работников был нью-йоркский банк «Рокмен-Куинз», откуда был и сам Ланг.

Молодой, увлекающийся, добросовестный и честолюбивый, он стремился сделать в банковском деле карьеру и был доволен своим пребыванием в Саудовской Аравии. Платили здесь лучше, чем в Нью-Йорке, у него была приличная квартира, несколько подружек из многочисленной иностранной колонии Джидды, его не волновали ограничения по части спиртного, и он прекрасно ладил с коллегами.

Хотя правление банка помещалось в Эр-Рияде, cамым загруженным из его филиалов был филиал в Джидде, деловой и коммерческой столице Саудовской Аравии. Пойди все обычным путем, накануне вечером, около шести, Ланг вышел бы из белого, снабженного амбразурами здания — оно напоминало скорее форт иностранного легиона, чем банк, — и отправился бы в бар пропустить стаканчик. Но ему нужно было кое-что закончить — он не любил оставлять дела на утро, — поэтому он и решил задержаться еще на часок.

Он все еще сидел за столом, когда пожилой араб-посыльный вкатил в комнату тележку, набитую распечатками банковской ЭВМ: служащий развозил их по столам сотрудников. На этих листках были зафиксированы операции, произведенные за день различными отделениями банка. Старик неторопливо положил пачку распечаток Лангу на стол, мотнул головой и ушел. Ланг дружелюбно поблагодарил его — он гордился тем, что был неизменно вежлив с младшим обслуживающим персоналом, — и продолжал работать.

Закончив, он бросил взгляд на лежащую рядом стопку и с досадой крякнул. Ему дали не те распечатки. На лежавших перед ним листках были зафиксированы суммы, снятые за день со всех крупных счетов, а также суммы, зачисленные на них. Этим занимался отдел банковских операций, к Лангу же распечатки никакого отношения не имели. Он взял листки и пошел по коридору в сторону пустого кабинета начальника группы банковских операций — его коллеги из Пакистана мистера Амина.

Разглядывая по пути листки, он вдруг остановился: что-то в них привлекло его внимание. Он вернулся к себе и принялся просматривать по очереди все распечатки. Одна и та же комбинация повторялась снова и снова. Ланг включил свой компьютер и сделал запрос относительно двух счетов. Опять та же комбинация.

На рассвете он пришел к убеждению, что сомнений быть не может. Он вскрыл крупное мошенничество. Слишком уж странные совпадения. Положив распечатки на стол мистера Амина, он решил при первой же возможности слетать в Эр-Рияд и конфиденциально побеседовать с управляющим банком его соотечественником Стивом Пайлом.

В го время как Ланг спешил домой по темным улицам Джидды, восемью часовыми поясами западнее кризисный комитет Белого дома слушал опытного психоаналитика доктора Николаса Армитеджа, который только что прошел в западное крыло из главного здания.

— Джентльмены, я могу констатировать, что потрясение сказалось сильнее на первой леди, чем на президенте. Она все еще принимает лекарства под присмотром своего врача. Президент, без сомнения, обладает более твердым характером, но находится в состоянии крайнего напряжения, причем признаки травмы, нанесенной ему в результате похищения сына, становятся все более заметными.

— Какие признаки, доктор? — без обиняков спросил Оделл.

Психоаналитик не любил, чтобы его перебивали, да студентам на лекциях это и в голову не приходило, он откашлялся:

— Вы должны понять, что в таких случаях мать может найти облегчение в слезах, даже в истерике. Отец же часто страдает сильнее, испытывая, кроме нормального беспокойства за похищенного ребенка, также и чувство глубокой вины, начинает возводить на себя напраслину, убеждать себя в том, что он виноват тоже, потому что где-то недосмотрел, был недостаточно осторожен.

— Это нелогично, — возразил Мортон Станнард.

— Мы здесь говорим не о логике, — ответил доктор. — Мы говорим о симптомах травмы, усугубляющейся еще и тем, что президент был — да и сейчас тоже — привязан к своему сыну, которого очень любил. И к ощущению беспомощности добавьте невозможность что-либо предпринять. Пока похитители не дали о себе знать, ему даже не известно, жив его сын или нет. Сейчас президенту тяжело, но и потом лучше не будет.

— Переговоры с похитителями могут продлиться многие недели, — заметил Джим Доналдсон. — А он — глава исполнительной власти. Каких изменений в его состоянии мы должны ожидать?

— Напряжение несколько уменьшится, если похитители как-то заявят о себе и будут получены доказательства, что Саймон еще жив, — ответил доктор Армитедж. Но облегчение не будет долгим. С течением времени состояние президента снова станет ухудшаться. Напряжение снова станет очень сильным, что повлечет за собою раздражительность. Появится бессонница, но с ней можно справиться медикаментозными средствами. И в конце концов наступит равнодушие к обязанностям…

— Которые в данном случае заключаются в управлении этой чертовой страной, — вставил Оделл.

— …а также рассеяние внимания и забывчивость в делах. Словом, джентльмены, половина мыслей президента, или даже больше, будет занята беспокойством о сыне, а остальная часть — тревогами за жену. Бывали случаи, когда даже после успешного освобождения ребенка именно родителям требовалось долгое лечение от травмы — это порой занимает месяцы, даже годы.

— Другими словами, — подал голос генеральный прокурор Уолтерс, — у нас сейчас есть лишь половина президента, быть может, даже меньше.

— Да хватит вам, — прервал министр финансов Рид. — У нас в стране случалось, что президент оказывался на операционном столе, лежал полностью недееспособный в больнице. Мы просто должны взять бразды правления в свои руки и действовать так, как действовал бы он сам, и при этом как можно меньше беспокоить нашего друга.

Его оптимизм особого сочувствия не вызвал. Брэд Джонсон встал и спросил:

— Какого черта эти сволочи не дают о себе знать? Прошло уже почти двое суток.

— По крайней мере наш посредник на месте и ждет, когда они объявятся, — проговорил Рид.

— К тому же в Лондоне у нас достаточно людей, — добавил Уолтерс. — Мистер Браун со своими ребятами прибыл туда два часа назад.

— Чем, интересно знать, занимается эта идиотская английская полиция? — пробормотал Станнард. — Почему она не может найти этих ублюдков?

— Не нужно забывать, что прошло только двое суток, даже чуть меньше, — отозвался государственный секретарь Доналдсон. — Конечно, Великобритания меньше Соединенных Штатов, но и там есть где спрятаться, затеряться среди пятидесяти четырех миллионов населения. Помните, как долго террористы держали у себя Патти Херст? Много месяцев, а ведь за ними охотилось все ФБР.

— Давайте признаем, джентльмены, — растягивая слова, проговорил Оделл, — все дело в том, что мы больше ничего не можем поделать.

Вопрос заключался именно в этом: больше никто ничего не мог поделать.

Парень, о котором шел разговор, проводил в заточении уже вторую ночь. Хотя он этого и не знал, в коридоре у дверей подвала всю ночь дежурил человек. Подвал пригородного дома был из пористого железобетона, но похитители приготовились наброситься на парня и затолкать ему в рот кляп, если ему вздумается кричать и звать на помощь. Однако он не совершил этой ошибки. Решив подавить в себе страх и вести себя как можно достойнее, он десятка два раз отжался от пола и сделал несколько наклонов, в то время как страж скептически наблюдал за ним в глазок. Часов у Саймона не было — он всегда бегал без часов, — поэтому он не мог точно сориентироваться во времени. Свет в комнате горел постоянно, но когда, по мнению парня, наступила полночь (он ошибся на два часа), он свернулся калачиком на постели, натянул на голову одеяло, чтобы не мешал свет, и уснул. А в это время в сорока милях от него, в посольстве его страны на Гроувенор-сквер раздавались телефонные звонки последних ночных шутников.

Кевин Браун и прибывшие с ним восемь агентов спать покамест не собирались. Они слишком быстро пересекли Атлантику и еще не успели приспособиться, их организмы еще жили по вашингтонскому времени, запаздывая на пять часов.

Браун настоял на том, чтобы Сеймур и Коллинз показали ему подвал посольства — телефонный коммутатор и пост прослушивания, где в кабинете в конце коридора американские техники — английских сюда не пускали — вешали на стены динамики, через которые предполагалось прослушивать записанные в кенсингтонской квартире разговоры.