Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы - Эдвард Гамильтон Уолдо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Неужели это не просто непристойная шутка, а – правда? Или почти правда, сдобренная изрядной порцией мифологии Первородного греха? Не скрыто ли в этой фразе обычное (пусть и, как правило, тщательно скрываемое) презрение мужчины к женщине? И не объясняют ли подобные фразы то, почему всевозможные донжуаны и лотарио, при всей своей страстной тяге к женщинам, стремятся как можно большее количество их наказать, погубив безвозвратно в геенне преступной любви? И не воплощено ли в этой фразе отношение к матери, которое начинает, как это описал еще Фрейд, испытывать мальчик, преодолевший в себе младенческий страх отторжения от источника пищи?
Когда мужчины впервые сочли женское начало достойным лишь презрения, а большинство его проявлений – нечистыми? Ведь до сих пор в христианских церквях проводятся ритуалы «воцерковления женщин», когда их подвергают процедуре «очищения» после акта рождения ребенка.
Херб размышляет об этом, стоя над постелью дочери. Нет, он, Херб, думает и чувствует иначе. Он любит Джанетт именно за то, что она – женщина, и любит ее всю, без остатка.
Карен вздыхает во сне, и сразу же злость и страх покидают душу Херба. Склонившись над детской кроваткой, он улыбается.
Почему никто ни слова не написал про отцовскую любовь? С материнской любовью все понятно – это давняя магическая формула, означающая ни больше ни меньше как «длань Господню», как нечто, не подлежащее сомнению – кто бы ни говорил. Но «отцовская любовь»! Это нечто, с одной стороны, забавное, а с другой, способное внушить ужас – Хербу приходилось видеть, как вполне спокойный и мягкий человек превращался в злобного берсерка, стоило кому-то сделать что-то плохое его ребенку.
Херб знает по собственному опыту – стоит почувствовать в себе эту отцовскую любовь, как она начинает разрастаться, и ее объектом становятся вообще все дети, а не только твои. Так в чем же ее источник? Непонятно! Ребенок не живет в твоем чреве, не растет за счет твоих жизненных сил, не кормится твоей плотью, как это происходит у женщин. Редкий отец, да и то, исключительно в особых обстоятельствах, если ему напомнить, воспроизведет в своей памяти те укладывающиеся в несколько секунд содрогания, которые привели к зачатию ребенка.
И почему никто, на всем протяжении человеческой истории, не называл детей, скажем, «кобелиными детьми», с не меньшим презрением, чем то, которое мы вкладываем в словосочетание «сукин сын»?
Вероятнее всего, говорит себе Херб, происходит это оттого, что мужчина доминирует в человеческом обществе. «Человек» – это прежде всего «мужчина», а человечество – царство так называемого сильного пола. И, что самое печальное, женщины усвоили это правило. Кстати, то меньшинство, которое действительно доминирует в этом мире, мало озабочено претензиями мужчин на господство. Беда в том, что к доминированию стремятся те, кто неспособен ни на что стоящее – свое превосходство они доказывают тем, что унижают тех, кто рядом. И это желание, живущее в большинстве людей с доисторических времен, заставляет соседей наступать друг другу на горло, одну нацию или даже расу – порабощать другую. То же самое мужчины от веку делают по отношению к женщинам.
И не из этого ли желания доминировать над женщиной проистекает присущее в основном мужчинам желание унижать чужие расы и нации, а также представителей иных религий и профессий?
А может быть, все наоборот, и мужчины унижают женщин по той же причине, по которой делают это в отношении всех чужаков? Где здесь причина и где следствие?
Хотя не исключено, делается это исключительно из чувства самосохранения, и, будь у женщин возможность, они бы поступали точно таким же образом.
И разве они не пытаются это делать?
И разве они уже не добились в этом определенных успехов здесь, на Бегония-драйв?
Херб смотрит на руку Карен, выхваченную из темноты лучом лунного света. Впервые он увидел ее, когда дочери был всего час от роду, и был поражен красотой и совершенством ее ноготков – таких крохотных, таких изящных! Смогут ли эти изящные ручки взнуздать свою судьбу и править ею твердо и непреклонно? Готова ли его маленькая Карен найти свое достойное место в мире, который изначально презирает женское начало?
Чувство отцовской любви переполняет Херба, и каким-то внутренним оком он видит себя доблестным воином, который грудью защищает Карен от рожденных в грязи и позоре сукиных детей.
– Назив!
Ледомец, сияя от удовольствия, стоял рядом с Чарли перед терракотовой скульптурой. Улыбнувшись, он сказал:
– Слушаю тебя!
– Могу я кое о чем тебя спросить?
– Конечно! Спрашивай, о чем хочешь.
Чарли задумался.
– Но это дело очень деликатное, – сказал он. – Имею ли я право?
– А почему бы и нет?
– А если я переступлю границы дозволенного, ты не рассердишься? Я ведь здесь чужой.
– Спрашивай!
– Я хотел спросить о Филосе.
– Вот как?
Чарли медлил, подыскивая слова.
– Почему здесь все так плохо относятся к Филосу… – начал он, после чего, спохватившись, покачал головой – начало было явно неудачным.
– Спрошу иначе, – продолжил он. – Это вышло слишком резко. Мне кажется, Филоса и все, что с ним связано, вы… не одобряете. Не самого Филоса, а нечто, что имеет к нему отношение.
– Понятно, – ответил Назив. – Я не думаю, что здесь скрыто нечто серьезное.
– Как я понимаю, ты не хочешь мне ничего рассказать, верно? – спросил Чарли.
Воцарилась напряженная тишина, прерванная словами Чарли:
– Ты же знаешь, я должен узнать о Ледоме и ледомцах все что смогу. И, наверное, будет лучше и для меня, и для вас, если я узнаю Ледом со всех сторон. Или ты думаешь, что я должен судить о вас только по тому, что вам нравится в самих себе больше всего?
И он кивнул на статую.
Как и в случае с Филосом, Назив был полностью обезоружен прямотой, с которой говорил Чарли, – если придерживаться искреннего тона, то добиться от ледомцев можно чего угодно!
– Ты абсолютно прав, Чарли Джонс, и я не имел права колебаться. Но при том, что я хочу быть справедливым по отношению к Филосу, я прошу тебя держать то, что я скажу, в тайне. Дело в том, что ни мне, ни тебе лучше в дела Филоса не лезть.
– Я не скажу ему, что что-то про него узнал.
– Очень хорошо. Дело в том, что Филос стоит несколько особняком от всех нас. Во-первых, некоторые вещи, которыми он занимается, являются, скажем так, засекреченными. Во всяком случае, он имеет доступ к материалам, с
