Гоп-стоп, битте! - Георгий Хлусевич

— Самыми проблемными делами, а я имею в виду судебный процесс, — начал князь Мышкин, не обращая внимания на закрытые глаза Михаэля, — я считаю дела, связанные с доказательством литературного плагиата.

Михаэль не обиделся на беспардонное вмешательство в его полусонный мыслительный процесс. Он стал слушать вполуха, даже не стараясь предвосхитить конечный результат размышлений.

Ни разу за все время знакомства он так и не смог хотя бы приблизительно угадать ход мысли князя Мышкина. Ненормально сложный для обычного восприятия ум князя Мышкина исключал предсказуемость.

«Почему мы не договорились с Леной о конкретной сумме или ее проценте с выручки? Дать мало — обидим. Дадим много — окажемся в проигрыше сами. Складывается впечатление, что русские стесняются говорить о деньгах, находясь в приятельских отношениях. Конечно, стесняются, а зря. Есть же у них пословица: дружба дружбой, а табачок врозь. Очень правильно сказано, и, если не следовать народной рекомендации, конфликт неизбежен. Впрочем, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Пусть князь сам решает, сколько ей причитается».

— Помнишь, Михаэль, в «Трех товарищах» Матильду Штосс?

— А как же! Беззащитная вдова весом девяносто килограмм вылакала лучший коньяк у Отто Кестера, а потом ходила по мастерской с грацией бегемота и пела песню о верном гусаре.

— Обратил внимание на невероятную для немца снисходительность по отношению к нетрезвой работнице?

— Не обратил. Немцы — латентные пьяницы и поэтому не считают алкоголиков злодеями. На немецких предприятиях стоят автоматы по продаже пива. Я знаю многих законченных пивных алкоголиков, но у них, в отличие от русских, есть внутренние тормоза или, если угодно, ферантвортлихкяйт[36]. Поэтому они не выпивают по дюжине бутылок пива за короткий промежуток времени, как это сделал бы русский, не бьют, захмелев, друг другу морды, не кричат: «Вася, ты меня уважаешь?» — а, находясь в состоянии перманентного легкого подпития, выпивают такое же количество пойла, но не сразу, а подмолаживаются по бутылке каждые два часа и таким образом благополучно дорабатывают до пенсии. До тех пор, пока пьяницы могут хорошо справляться со своими обязанностями, в Германии им гарантирована кутузовская снисходительность.

— Почему кутузовская? Я что-то запамятовал.

— Ну ты же не переводил «Войну и мир» два года по шесть часов в день. Там был полковой смотр, и фельдмаршал увидел старого сослуживца, крепко зашибающего капитана Тимохина.

«Все мы не без слабостей, — сказал, улыбаясь, Кутузов. — У него была приверженность к Бахусу. Храбрый офицер».

— Хороший был мужик фельдмаршал Кутузов. А помнишь, Михаэль, как Бельвис — владелец фабрики дамских пальто и гонщик-любитель — посоветовал Отто Кестеру переделать свое приобретение в швейную машинку?

— В Западной Германии Ремарка не жалуют, но я его люблю и помню это место.

— Почему не жалуют? Классный писатель.

— Его считают красным.

— Вот как? Но я продолжу. Итак, Бельвис сравнивает машину со швейной машинкой, а вот что говорит Остап Бендер Адаму Козлевичу, глядя на его так называемый «Лорен-Дитрих»: «Смотрите, Шура, что можно сделать из обыкновенной машинки «Зингер». Теперь скажи мне, Михаэль, кто у кого украл фразу? Судя по всему — Ремарк, он ведь позже написал роман. Будем считать, что плагиат доказан, но как назвали машину три товарища? Они назвали ее Карлом. Карл — призрак шоссе. Тебе не кажется банальным называть автомобиль человеческим именем после ремарковского Карла и дедовского Гельмута?

— Кажется. Поэтому предлагаю обсудить тему на расширенном заседании с участием Лены, Любы, Люды и тети Вассы. Идет?

— Идет. Без тети Вассы заседание не начнем.

— Вообще-то, знакомство Лены с тетей Вассой не очень желательно. Для Лены я — Михаэль, для тети Вассы — Руслан. Предупредить Лену — значит засветиться с липовым паспортом. Разумно ли это?

— Мысль понятна и, с точки зрения европейца, разумна — использую твое же выражение. Но русские бабы устроены по-другому. В русской женщине, полюбившей фартового блатного, очень быстро формируется особое отношение к правоохранительным органам. Мировоззрение обожаемого бандита укладывается в размягченное инструментом любви сознание русской бабы, как патрон в обойму. А побывавшая замужем за криминальным авторитетом приобретает черты характера, абсолютно исключающие любой добровольный контакт с ментами. Это во-первых. А во-вторых, зачем ей рубить сук, на котором она сидит? Хотя в данном случае лучше подходит другое выражение.

— Зачем резать курицу, несущую золотые яйца?

— Вот именно.

Впервые в жизни Михаэль напился до бессознательного состояния.

Трудно сказать, что послужило причиной такого опьянения — превышение допустимой дозы, бессонная ночь или обычная усталость, но факт остается фактом: проснувшись ночью, он не мог вспомнить целые фрагменты вчерашнего застолья.

Странно, но он не отмечал у себя ни малейших синдромов похмелья. Не болела голова, не изводила тошнота. Даже сердце не частило, что всегда бывает при алкогольной интоксикации, а билось ровно и спокойно, несмотря на зажатые в локте сосуды.

Люба спала на его правой руке. Лицом к нему. Рука затекла, но он боялся пошевелиться, терпел — боялся разбудить.

За окном посветлело. Смог детально рассмотреть черты лица: «У нее реснички как опахало».

Осторожно поцеловал глаза. Дрогнули веки.

— Еще, пожалуйста.

Поцеловал еще раз. Опустился ниже. Утопил лицо между теплыми холмиками груди.

— Переживаешь? — Положила руку на затылок. Погладила. Утопила пальцы в волосы. — Прячешь лицо в женский бюст, как страус прячет голову в песок?

— Не то слово. Я не помню, как добрался до постели. Позор какой! Не помню, как уехал князь Мышкин.

— Его Лена увезла.

— У них роман?

— Нет, Лена уже имеет бойфренда.

— Рассказала?

— Мне не надо ничего рассказывать, и мне нет необходимости заглядывать в замочную скважину чужой спальни. Молодая женщина с такими вызывающе роскошными формами не будет долго спать одна. Ты ведь тоже вчера за ней волочился.

— Ничего не помню. Что я вчера городил?

— А я тебе расскажу. Я же не пила. Где-то после четвертой рюмки, а ты уже после первой откровенно строил Лене глазки, ты встал, попросил слова и сказал: «Господа! Самки двуногих в отношениях между собой гораздо хитрее и коварнее мужчин. Они завистливы, ревнивы и по-бабски наблюдательны. Они безжалостны к потенциальным соперницам и высокомерны. Мужчина, даже в случае неприязненных отношений, никогда так внимательно и детально не изучает вражеский прикид. Только женщина может спросить у мужа, встретившего на улице их общую знакомую: «Во что она была одета?» Подобный вопрос со стороны мужа может означать только одно — наличие в его организме сверхкомплектной дамской хромосомы». Короче, князь Мышкин, а он наклюкался тоже, вчера отдыхал. А еще ты противопоставлял изящество пышности, изысканность — роскоши (изящество и изысканность, разумеется, я, а роскошная пышность — Лена), а еще ты заклеймил позором и предал остракизму неизвестного тебе автора песни «Просто я работаю волшебником». Кстати, откуда ты ее знаешь?

— Нас заставляли на факультете славистики часами слушать пластинки с русскими песнями. И что я сказал?

— Ты сказал, что говорить женщине: «Хочешь, некрасивую тебя сделаю, как Золушку, красивой?» — по меньшей мере бестактно и что почтенные немецкие фрау забросали бы этого горе-сочинителя гнилыми помидорами.

— Прекрати, умоляю! Дай мне веревку, я пойду и повешусь со стыда у тети Вассы в туалете.

— А еще ты демонстративно разговаривал с князем на немецком, что мерзко. Никто же не понимал, о чем вы. Может быть, вы обсуждали присутствующих за столом.

— А что сказала тетя Васса?

— Эта добрая женщина ни хрена не поняла. Она думает, что Руслан Имраев научился немецкому у наших баптистов.

— Gott sei dank!

— Что ты сказал?

— Я сказал: слава богу. Но почему меня заклинило на взаимоотношениях двуногих самок?

— А потому что Лена пришла расфуфыренная, вся в золоте, а мы с Людой оделись скромно, но со вкусом, и между нами поначалу возникла легкая антипатия. Ты это каким-то образом просек и решил нас помирить. Антипатия быстро растворилась в водке — они уже через три рюмки целовались с Людой и клялись в любви и дружбе, а ты все не унимался и даже одарил Лену примирительным комплиментом про ее ошеломительную женственность и, чтобы нам с Людой не было обидно, снизошел и до нас, наврав про нашу нежную телесность. А еще…

— Прекрати. Я сейчас сдохну. Это чудовищно. Мне нельзя пить. Я алкоголик. Я не могу прилично себя вести. Так напиваются только отброски общества.